— Ай-яй-яй! — Индианка, стоявшая на берегу, схватилась за голову обеими руками, начала раскачиваться из стороны в сторону. — Русо сошел с ума! Русо сошел с ума — сырую рыбу ест!

— Нашла чему удивляться, — хмыкнул себе под нос Москалев, — сами едят ракушек сырыми и даже не морщатся, на лице ничего, кроме превеликого удовольствия нету, а тут решил попробовать малосольного лосося — и на тебе — на острове целая революция. Хорошо, хоть манифестаций нет!

— Русо ест сырую рыбу! — продолжала взывать к вселенной встревоженная индианка. — Русо сошел с ума!

Махнув рукой — все равно он ничего ей не докажет, — Геннадий отпластовал ножом еще один кусок рыбы, присолил его, из кармана достал кусок хлеба, о котором, честно говоря, забыл, и занялся едой.

Сальмой таял во рту и был много лучше разных норвежских, шведских и прочих лососей домашнего кормления, которых Геннадию довелось попробовать еще во Владивостоке, и наверняка не уступал здешним хваленым ракушкам.

С хлебом сальмон был вкусен очень, а с лепешкой будет еще вкуснее, — эт-то точно.

Он не отказал себе в удовольствии съесть и третий кусок лососины.

А на берегу уже приплясывали три коренастые индианки, топали ногами так, что из-под подошв во все стороны летели длинные яркие искры, хорошо видные с воды, женщины вспарывали воздух мелодичными, похожими на звук боевых труб криками:

— Русо сошел с ума! Русо ест сырую рыбу!

А русо не удержался и решил оттяпать четвертый кусок сальмона, — оттяпал, облизнул нож и меленько, очень аккуратно посыпал лососинный стейк крупичатой, желтоватого цвета солью, отправил в рот — м-м-м-м!

Каждый день ел бы такую рыбу, и не один раз, а целых три — утром, днем и вечером…

Лепешки, которые ему принесли в качестве платы за утренний улов, кончились очень быстро, надо было печь хлеб — самому печь, а он этому мастерству не был обучен. Как быть? Печь придется, конечно, все в той же кастрюле, другой посуды, формы какой-нибудь, пусть даже глиняной, или противня у него нет.

Когда вечером он сидел в вигваме и сосредоточенно изучал алюминиевую кастрюлю, неожиданно услышал звучный, очень певучий голос матери:

— Гена, не бойся печь хлеб, это просто, у тебя все получится… Главное, достань муки и дрожжей, если у тебя дрожжей нет, возьми у индейцев, если и у них дрожжей нет, попроси лепешечной закваски, это тоже годится… В будущем всегда старайся держать закваску в стакане или в каком-нибудь горшочке…

С посудой была напряженка, ни стаканов, лишних или нелишних, ни горшков, ни банок у него не было, но это не играло никакой роли, в конце концов, он найдет где-нибудь в траве жестянку, отскоблит ее, почистит, чтобы сияла, как новая, и пустит в дело, — он не был брезгливым и в жизни своей повидал всякое.

— Главное, Гена, никого не бойся и ничего не стесняйся — на острове живут хорошие люди…

Матери Геннадий верил как никому другому. Если она говорит, что на Чилоэ живут хорошие люди, значит, это действительно так.

Он не мог утверждать, что в жизни ему везло на хороших людей — не очень, конечно, везло, но иногда добрые люди ему все-таки попадались…

Утром он приготовил мясо — пожарил в кастрюле. Разрезал кусок на несколько плоских ломтей, отделил отонки и сальные прослойки, вытопил из них жир — на этом "масле" он и приготовил свои антрекоты, разогрел кастрюльку и сунул в нее мясо.

Блюдо получилось превосходное, давно не ел Геннадий такого вкусного мяса. С лопающимися пузырями жира на боках и душистой розовой сукровицей, тихо вытекающей из бифштекса после прокола его ножом. Дух в вигваме возник такой, что рот, извините, было невозможно открыть — могли вытечь вкусные слюнки.

Надо будет достать муки и подсолнечного масла, тогда говядину в обжарке можно будет приготовить, да и хлеб испечь, смазав дно кастрюли маслом… Ежели что-то не будет получаться, мама поможет, совет даст, подскажет.

Днем Геннадий в кастрюле замесил тесто и оставил его вспухать в тепле, к вечеру тесто поднялось, и он водрузил кастрюлю на верх горячей бочки, в которой полыхал огонь — посадил "гимнаста" на спортивный снаряд, поправил, чтобы "ушастая" не сползла на землю пола, утоптанную до каменной твердости, и стал ждать.

Про себя молился: дай бог, чтобы эксперимент с хлебом удался.

Вновь возник мамин голос:

— Гена, у тебя ничего не получится, снимай кастрюлю… В тесто добавь немного сахара и на будущее всегда добавляй его, в каждую без исключения квашню… Перемешай тесто. Когда перемешаешь, слепи из теста булочки и пеки их на дне кастрюли минут пятнадцать — двадцать. Этого хватит — булочки созреют.

У Геннадия была кулинарная доска — течение принесло и выбросило на берег квадратный лист фанеры, окрашенный с обеих сторон масляным лаком, размер был подходящий: полметра на полметра, и вообще доска эта примитивная напоминала стол без ножек и была очень удобна.

Геннадий добавил в тесто немного сахара, семян дикого укропа, который рос неподалеку; жировые шкварки снова закинул в кастрюлю.

От теста отщипнул часть, слепил на доске пышку размером в кулак, сунул на дно кастрюли, потом сформировал вторую пышку, определил ее в кастрюле рядом с первой, следом слепил третью лепешку… Все, хлебная готовальня заряжена под самый галстук, теперь оставалось только ждать. Интересно, кастрюлю надо чем-нибудь накрывать или нет? Он подумал немного и накрыл ее алюминиевой миской, украшенной вырезанной ножом надписью, — сделал надпись солдат, который тридцать лет назад вместе с Пиночетом свергнул Сальвадоре Альенде с поста руководителя государства: "3-й полк 6-й дивизии". "Шанцевый инструмент" солдата теперь служил стороннику Альенде, помогал печь хлеб…

Минут через десять Геннадий снял миску, втянул в себя хлебный дух, остался доволен: дух был аппетитный, вышибал слюнки, да и вкус домашнего хлеба, испеченного на кухне, отличался от духа хлеба магазинного… Так было всегда. Геннадий не удержался, вскинул правую руку с откляченным большим пальцем: запах был — во!

Через пятнадцать минут он снял хлебную кастрюлю с бочки, вытряхнул из нее три мягкие, пухлые, идеально круглые пышки, зарядил кастрюлю новой порцией булок. Попробовал изделие, оценивающе почмокал губами: а вкус-то очень даже ничего, если всякий раз хлеб будет получаться таким, — жизнь, считай, удалась.

"Пан паротодас кабеса" — "Хлеб всему голова"… Значит, хлеб на языке Сервантеса будет "пан".

Через пятнадцать минут он вытащил из кастрюли вторую партию булочек, горячих, — по одной, дуя на пальцы, обжигаясь, но очень довольный собой: первый раз в жизни испек