Много, в общем. Шрамы стянули кожу и мышцы, изменили черты, лицо стало несколько асимметричным. Сломанный нос смотрел набок и тоже симметрии лицу не добавлял. В общем, рожа гладиатора-бестиария, ушедшего на покой после долгой карьеры, наполненной схватками с самыми разными хищниками.

Единственное, что немного порадовало — обошлось без щербатого рта. Два шатавшихся передних зуба, с которыми Мальцев уже мысленно распростился, как-то сами собой укрепились, приросли, только цвет у них стал чуточку темнее, чем у соседних.

Мальцев понял, что как бы ни повернулось дело, прежними способами заработать на жизнь теперь не сможет. С такими особыми приметами проще сразу пойти и написать явку с повинной. Разве что можно самому на дело не ходить, продавать тщательно проработанные планы за пятнадцать процентов от суммы добычи, есть и такая специализация в преступном мире.

Пока он «любовался» на новое обличье, чекист сделал знак Артемию Павловичу и Зиночке, те покинули перевязочную. Обоих Мальцев так толком и не разглядел, заметил лишь мельком, что реконструкция внешности хирурга по голосу не удалась — бороды у того нет, пенсне или хотя бы очки не носит.

— Будем знакомы, — сказал чекист. — Майор госбезопасности Согрич, Николай Викентьевич. В неофициальной обстановке, как сейчас, можно по имени-отчеству. Ты можешь не представляться, я в курсе, как звать-величать.

Сейчас начнутся расспросы о последнем рейсе лейтенанта Пантелеева, понял Мальцев. И в ход пойдет глубокая травматическая амнезия. Настолько глубокая, что скрыла и детство, и учебу, и службу... короче говоря, всю пантелеевскую жизнь. И в какой-то момент Согрич заподозрит, что дело нечисто.

Не угадал. Ни единого вопроса майор не задал. Напротив, сам вывалил на «коллегу» груду информации.

— Диспозиция такая. Доктора тебя хотели еще шесть недель здесь промариновать, я приказал, чтобы уложились в три, максимум в четыре. Ни к чему еще одна операция, походишь и с таким носом, если уж совсем не понравится, после войны исправишь. Ребра зарастут до конца — и в строй. Людей не хватает, знал бы ты, как не хватает сейчас людей... Выпишешься, поступишь в распоряжение главка, подберем новое место службы. Управление ваше расформировано... вот только не делай удивленное лицо, и не спрашивай, как такое могло случиться.

Мальцев удивленное лицо не делал, его новая физиономия вообще оказалось малоподвижной и плохо откликалась на эмоции. Но Согрич, очевидно, посчитал, что такая новость должна непременно удивить собеседника.

— Я тебе всего четыре слова скажу, — продолжал майор, — и ты всё поймешь. Минск больше не наш. Информация закрытая, не для разглашения, в сводках не объявляли. Вот так... Управления больше нет, кто из ваших успел выскочить, пока крышка котла не захлопнулась, тех расписали кого куда. Твой отдел почти в полном составе в третьей дивизии НКВД, в железнодорожной, по стране катается, спецгрузы и спецпассажиров сопровождает. Но тебя я туда не отпущу, уж извини. Понимаю, что хотел бы и дальше со своими служить, но здесь людей не хватает, весь личный состав раздергали... — Он печально вздохнул. — Дивизиями НКВД дыры фронта затыкают, куда это годится?

Мальцеву, разумеется, встречаться с сослуживцами лейтенанта Пантелеева было категорически противопоказано. Живо расшифруют. Новая физиономия не поможет, и амнезия не поможет, — выдаст голос, пластика движений, манера держаться. Пусть, пусть они катаются по стране со спецгрузами и спецпассажирами, пусть бдят, охраняют... но где-нибудь подальше отсюда. Однако любая служба, куда направит Согрич, — вариант лишь немного лучший. Надо долечиваться, раз уж легализовался, и покидать ряды НКВД (теперь именно НКВД, на днях наркоматы внутренних дел и госбезопасности вновь объединили в единую структуру).

Майор сменил тему:

— Хотел я с тобой поближе познакомиться, личное дело полистать... Я ж кадровик, для меня вся жизнь человеческая через бумаги видится. Но не судьба. Сгорело твое дело, не успели к нам выслать. Слишком быстро и неожиданно в Минске всё получилось. Сожгли и архивы, и все документы, вывезти не получалось. Придется новое личное дело заводить, напишешь заново автобиографию, все анкеты заполнишь, а номера приказов о переводах, о присвоении званий в центральном архиве поднимем. Но это позже, а пока задача одна — поправляйся, лейтенант Пантелеев.

На этом Согрич начал прощаться, сказав, что должен навестить еще троих здешних пациентов. Такая вот, дескать, беда с кадрами, по госпиталям приходится собирать выздоравливающих.

Майор удалился, пожав на прощание руку (пальцы откликнулись на пожатие легкой болью, хотя сгибались уже относительно неплохо). Вскоре в перевязочную зашла Зиночка, Артемий Павлович где-то задерживался. Повернулась к Мальцеву профилем, затем анфас — демонстративно, с несколько вызывающим видом.

— Вот вы на меня и посмотрели, больной Пантелеев. Левый ваш глаз теперь мой. Или вам правый меньше жалко?

Красавицей ее никто бы не назвал... Простенькое личико, остроносенькое, к тому же тронутое кое-где рябинками оспы. Прическа незамысловатая — волосы собраны в узел на затылке.

Мальцев шагнул к ней, сказав:

— Мне оба жалко, и правый, и левый. Так что пусть оба будут ваши, Зиночка. И все остальное тоже.

Коктейль из аромата «Красной Москвы» и запаха молодого женского тела кружил голову по-прежнему. Заставлял позабыть о боли в недолеченных ребрах, в руке и других местах. Все-таки у Мальцева слишком давно не было женщины.

Он обнял Зиночку, поцеловал. Она не противилась, ответила, но спустя недолгое время жалобно произнесла, переводя дыхание:

— Я некрасивая...

Мальцев лишь повел пальцем вокруг своего изуродованного лица. И услышал-таки в тот день сакраментальную фразу о том, что шрамы украшают мужчину.

* * *

Новости от Согрича следовало хорошенько обдумать. И всё, увиденное в зеркале, — тоже. Чем Мальцев и занялся после ужина.

Забинтовали его голову теперь иначе, оставив открытой верхнюю часть лица, в том числе глаза. Мальцев с трудом удерживался от желания вновь изучить, теперь на ощупь, ставшую чужой физиономию.

Новая внешность оказалась неприятной неожиданностью, в вагоне ему казалось, что всё не так скверно, что ребрам и руке досталось сильнее, чем лицу: ссадины заживут, кровоподтеки рассосутся... В госпитале понял, что пострадал гораздо серьезнее, но такого все-таки не ждал. Теперь на всю жизнь останутся особые приметы, неимоверно затрудняющие любую попытку скрыться.

А разыскивать исчезнувшего лейтенанта Пантелеева