Да, всего лишь один из бедных, низкооплачиваемых учителей. Вел английский и физкультуру. Сколько мальчиков было под вашим началом? Тридцать? Сорок? Надо нам как-нибудь собраться классом, всем пацанам. Поболтать о давних деньках.

Но знаете, Пол, я до сих пор невольно горжусь тем, что был у вас особым любимцем. «Мой херувимчик, мой ангелочек» — вот как вы меня тогда звали. Учительский любимчик — вот кто я был. Маленький любимчик, которого учитель охотно гладил, обнимал, ласкал и целовал, помните? Вы это помните, Пол?

— О господи, перестаньте, прошу вас! Перестаньте!

— Ха! До чего же мир тесен! Знаете, почему я это говорю, Пол? Знаете почему? Потому что давным-давно я выкрикивал те же самые слова: «Перестаньте, прошу вас! Перестаньте!» До сих пор, до сего дня слышу, как мои вопли многократным эхом отдаются от стен гимнастического зала. Да только никто больше их не слышал. И вас сейчас тоже никто не услышит.

Помните, Пол? Помните, что вам больше всего нравилось?

Вам нравилось вытаскивать из штанов свой член, помните? Да? А потом вы брали мои руки, две маленькие ладошки…

— Перестаньте! Ради бога, перестаньте!

— Заткнись!

Брали, значит, мои руки и ими направляли его, свой огромный мясистый багровый член — в те дни он был чудовищных размеров, совсем не та вечно мокрая тряпица, что нынче болтается у вас между ног, — направляли моими руками его мне в рот, а рот мой никак не мог раскрыться на нужную ширину. Прелесть! Вы находили все это чертовски прелестным. Помнится, вы любили словечко «прелестный», пользовались им направо и налево. А потом, потом, когда член уже был у меня во рту и я едва мог дышать: меня невыносимо тошнило, — вы стягивали с меня трусы, влажные серые трусики без ширинки. О, эти маленькие серые трусики без ширинки тоже были прелестны, чертовски прелестны. Настолько, что вы зарывались в них носом, помните? А потом брали в руки мои яички, маленькие, прелестные, и сжимали их с такой силой, что я готов был кричать во все горло — а не мог, не мог, потому что глотку мне затыкал ваш член, разбухший, слюнявый, багровый, а вы сжимали яички все сильнее, покуда не кончали мне прямо в рот.

А помните, что вы потом делали? Помните? О, это было самое замечательное, лучше не бывает. Вы быстренько выдергивали член из моего рта, и тут меня рвало, я ничего не мог с собой поделать и каждый раз, по вашей милости поливая блевотиной ваш член, видел ваше лицо, смотрел на него, Пол, и в тот миг, уверяю вас, оно было еще страшнее, чем теперь.

— О боже, боже, боже!

— Это все не годится, я знаю. Для «Закрытой книги», я имею в виду. Тема совершенно неподходящая. После всей вашей высокопарной ахинеи про глаза, слепоту и безглазие читатель не вынесет неожиданного удара по нервам. Но, видите ли, Пол, жизнь есть жизнь. Вы сами это говаривали, помните? Она ведь правил не соблюдает. Возьмет да и обрушит на вас событие такого накала, какого и ожидать невозможно.

— Господи Иисусе, что вы намерены делать?

— Во-первых, Пол, я намерен продолжить свой рассказ. Вы ведь не знали, что я пытался покончить с собой? Да, с помощью бритвы. Нет, конечно же не знали. Это было уже после того, как вы ушли из школы. Бросили преподавание. Выпустили «У ног призраков». Большой, огромный успех. Букеровская премия. Бог знает сколько изданий. В Голливуде сняли дорогущий фильм. Во мне вы больше не нуждались. Да и ни в ком из нас. Кроме того… кроме того, вы становились известным человеком. Были даже чересчур на виду. И если у вас возникала охота, чтобы какой-нибудь мальчонка облевал ваш член, приходилось отправляться в путешествие, подальше от родных мест. Например… например, в Шри-Ланку, а, Пол?

Я тоже немного попутешествовал. Только на свой лад. Побывал не в одном исправительном заведении для малолетних правонарушителей, ночевал на улицах — такие вот у меня были странствия. Всегда один-одинешенек, неизменно. Потому что не мог доверять никому. И никогда. Как? Вам нечего сказать, Пол? Дар речи вам вдруг изменил? Ну и пусть, я все равно продолжу. Вы, наверное, удивитесь, Пол, но дальше мой рассказ станет повеселее. Вы этого уж и не чаяли, но так сложилось. Потому что я встретил одного парня. Ничего особенного в нем не было. Просто неплохой парень, оказавшийся, как и я, на улице. Звали его Крис; и мы стали держаться вместе. А в один прекрасный день — ура! — Крис нашел работу. Учителем английского. Вроде вас. Что, страшненькое совпадение? В захудалой школе, наподобие курсов по системе Берлина, которая ютилась в подвале неподалеку от Риджент-стрит, за обучение английскому с иностранцев, по рассказам Криса, драли три шкуры. Видите ли, Крис, как выяснилось, получил действительно хорошее образование, не знаю уж, почему он очутился на улице; я его никогда не спрашивал, а он сам не рассказывал. Но на работу его взяли, он снял квартиру, и я поселился там вместе с ним. Муниципальная квартира в Ист-Энде.

Ну вот, так мы некоторое время и жили. Однажды, оставшись один в Крисовой квартире, я вдруг подумал… подумал вот что: если он смог это сделать, я тоже смогу. Понимаете? Тоже смогу кое-чего добиться. И тогда я сменил имя — стал Джоном Райдером. Вовсе не из осторожности, как вы понимаете. В те времена я же знать не знал, что буду когда-нибудь стоять над вами, как сейчас. Просто с увлечением творил из себя совсем другого человека, изобретал себя заново, а с новым именем я и ощущал себя по-новому.

Итак, я стал искать работу, любую — что уж подвернется; где я только не подвизался: и в пункте видеопроката, и у букмекера, торговал с лотка фруктами и овощами, да что ни возьми, я все перепробовал. Короче говоря, меня в конце концов взяли рассыльным в одну брокерскую контору в Сити. Попросту говоря, рядовым курьером, но я оказался смекалистее других и даже сам стал понемногу приторговывать акциями, пусть и грошовыми; дела у меня пошли замечательно, настолько, что мне стало ясно: я куда больше заработаю, если буду действовать самостоятельно, с домашнего компьютера. Этим я и занимался последние восемь лет. Пока не появился у вас на пороге.

Вам по-прежнему нечего сказать? Н-да, такая история вас ничуть не привлекает. Она же не из тех, что принято называть «постмодернистскими». Слишком много в ней сурового реализма. Отдает Ирвином Уэлшем[28]и иже с ним. Совсем не в вашем вкусе.

Вы не ожидали, что я знаю такое заковыристое слово, как «постмодернистский», правда? Представьте себе, Пол, этим я обязан вам. Видите ли что: вы меня позабыли, но я-то вас не забыл. Никогда не забывал. Я читал ваши романы. Читал ваши интервью. Сходил на ваш фильм. Даже смотрел по телевизору церемонию вручения «Оскаров». Вот где вам крупно не повезло, Пол. Только одна премия, и та за костюмы! А все лучше небось, чем вообще остаться с носом.

Я превратился в соглядатая, невидимого соглядатая. Ведь в наше время, как я понял, можно стать соглядатаем, не выходя за порог собственного дома. Вот я за вами и следил по телику, по газетам и журналам. Очень просто. Пара пустяков. Вы же, Пол, были так знамениты, так, черт бы вас побрал, вездесущи. Правильно я употребил слово? Вездесущи?