Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все это было по-человечески понятно. Однако столь долгое отсутствие компании, отправившейся невесть куда осматривать во мраке проклятые раскопки, становилось скандальным, нестерпимым. Было уже без четверти два.
Я то присаживался на низкую каменную ограду, то маятником ходил вдоль неё.
…Утром мы долго ждали дона Джузеппе в комнатке-часовенке. Паскуале несколько раз бегал за ним, стучался в дверь. Но Джузеппе не открывал, не отзывался. В конце концов пошли завтракать без него. Он и к завтраку не пришёл.
«Наверное, заболел», — подумал я. Вышел в парк. Дождик кончался. Проглянуло солнце.
Свернул с аллеи кипарисов на мокрую тропинку, ведущую куда-то мимо шеренги высоких кустов гибискуса, когда увидел за ними нашего предводителя.
Джузеппе стоял бледный, страшный, с раскрытым молитвенником в руках. Заметив меня, он в ужасе отступил, замахал рукой, чтобы я не приближался к нему, ушёл.
Я и ушёл.
Всё объяснилось очень скоро, сразу после нашего выезда из семинарии. Оказывается, он просто-напросто проспал час молитвы, счёл это величайшим, постыдным грехом.
…«Что же могло с ними случиться?» — с тревогой подумал я, и в этот момент внимание привлекла плотная кучка людей, показавшихся из-за тёмной громады собора.
Это были, несомненно, мои спутники. О чём-то тихо переговариваясь, они прошли мимо, совсем близко, стали спускаться к машине, уселись в неё. Сверху стало видно, как зажглись фары, слышно, как заработал двигатель.
Они собирались уехать без меня! Бросить иностранца одного, в чужом городе, в чужой стране! Можно было сойти с ума от странности их поведения.
Я ринулся вниз к машине.
Она двинулась навстречу. Дверь приоткрылась. Я перевёл дыхание, сел рядом с доном Джузеппе.
Сзади кто-то постанывал. Это был Паскуале, как выяснилось, сорвавшийся в темноте с деревянных мостков над раскопками и вывихнувший лодыжку.
Долгое отсутствие объяснилось тем, что они едва довели его назад, много раз останавливались, давали возможность отдохнуть, пока наконец усадили в машину. А меня они, конечно, видели. Собирались подъехать за мной наверх.
— Ну, как археология, раскопки? — спросил я, когда у меня отлегло от сердца.
— Манифико! — воскликнул дон Джузеппе. — Руины времён римских цезарей. Арки. Цитадель. Гробницы. Великолепно!
Но я ни о чём не пожалел.
Солнце только встаёт где-то там, впереди, за синеватой стеной далёкого хребта. По обе стороны трассы тянутся пирамидальные тополя. И там же, справа и слева, взблескивают арыки, громко вызванивают струями воды, бегущей с горных ледников.
В опущенное оконце газика тянет знобкой предутренней свежестью. Всё время слышится оглушительное чириканье каких-то пичуг. Вспугнутые нами, они стайками взлетают и опускаются вдоль обочин.
Знобит не от свежести — от ни с чем не сравнимого волнения, которое дарит эта дорога за тысячи километров от родного дома.
— Что за птички? — спрашиваю русобородого человека за рулём.
— Хохлатый жаворонок, — кратко отзывается он, понимая, что было бы кощунством нарушить лишним словом эту звенящую тишину.
Действительно, у пичуг задорные хохолки на голове.
Сизая туча хребта постепенно вырастает. Кажется, зубчатая стена, подёрнутая посередине длинными облачками, встаёт поперёк пути неодолимой преградой.
В разрыве двух вершин что-то засверкало. До боли в глазах. И стало очевидным: солнце — звезда. Невозможно уловить момент, когда хребет начинает раздвигаться, пропуская нас в долину.
Здесь уже все обласкано солнечным теплом. Шеренги виноградников, бахчи, кишлаки, утонувшие в зелени шелковиц и цветущих персиковых деревьев, с виднеющимися кое-где белыми круглыми куполами, похожими на крыши обсерваторий, — банями.
—«Белеет парус одинокий…» — некстати запевает за рулём бородатый водитель. Любит скрасить песней дорогу. Куда ни глянь, ни клочка голой земли. Отовсюду прут, тянутся к солнцу взрывы зелени.
Ни души. Только белобородый старик в чалме проводит навстречу ишачка, на котором посередине двух полосатых тюков со свежескошенным сеном восседает мальчик.
Недолго длится путь через оазис. Горы опять начинают смыкаться.
В конце долины у чайханы, под сенью векового грецкого ореха, недвижно сидят в позе какающего человека над придорожной пылью парни в джинсах и тюбетейках. Покуривают, передают самокрутку из рук в руки, молча провожают нас взглядами.
— Анаша, — говорит мой спутник. — А может, опиум.
Не хочу верить. У меня в этой стране много знакомых людей, от мала до велика. Вроде никогда не сталкивался с наркоманами. Кажется, кроме этой долины, за последнее десятилетие бывал повсюду. Повсюду одарён гостеприимством. Не таким шумным и несколько показным, как в Грузии, а немногословным, идущим от сердца приглашением разделить дары земли, скромный кров. Чем проще, чем ниже на ступеньках социальной лестницы находятся эти люди, тем они интеллигентнее в самом высоком смысле этого слова.
Словно в подтверждение моих мыслей, уже перед самым подъёмом в горы от последнего домишки, возле которого у обочины дымится печь-тандыр, выбегает к нашему притормозившему газику молодая женщина в туго повязанном зелёном платке и платье в пёстрых разводах, протягивает в открытое окно машины чурек. Я принимаю круглую, как солнце, лепёшку — горячую, с пылу с жару. Тороплюсь достать деньги.
Она отрицательно мотает головой, улыбается на прощанье.
…Газик с рёвом берет первый подъем, и мы на весь день попадаем в грозное царство гор с их пропастями, камнепадами, парящими в небе грифами.
Мы возвращаемся из самого глухого места в этой стране — из расположенного у границы сопредельного государства заповедника, где провели неделю. На заднем сиденье машины лежит найденный мною в джунглях трофей — большие, завёрнутые, как штопор, рога винторогого козла. Везу их в Москву в подарок другу-охотоведу, который стал священником. Заранее представляю себе, как он удивится, обрадуется.
К вечеру останавливаемся на ночлег в высокогорном кишлаке у школьного учителя. Старик живёт один. Жена умерла, семеро давно выросших детей уехали. Кто учится в городе, кто там же работает.
Пока, обложенные подушками, сидим на ковре, хозяин выходит подоить корову. Приносит молоко в глиняном кувшине, солёный творог, заваривает зелёный чай, ставит посреди ковра узорчатое блюдо с сухофруктами и миндалём, сине-белые пиалы.
Мой спутник — начальник охраны природы края. Им есть о чём поговорить на непонятном для меня языке.
После ужина выхожу из дома в полутьму терраски, спускаюсь по ступенькам в шелестящий под ночным ветерком сад и оказываюсь под куполом усеянного звёздами неба. Летучая мышь наискось пересекает Млечный Путь. Свиристят сверчки.