– Ну и как?

– А так, что это ваше купальное тряпье идет вам больше всего! В нем вы наиболее естественны, ха-ха-ха… – И он издал колкий смешок, более всего напоминавший лязг железа и вызвавший у Жюльена желание отвинтить ему голову, как копилке-фигурке. – Забавно, Жюльен, – продолжал Чарли, – вы наверняка сами об этом понятия не имеете, но вы выглядите совершенно по-разному в зависимости от того, что на вас надето: в сером костюме вы принимаете облик сноба, поло придает вам облик проходимца – правда, хорошо воспитанного проходимца-спортсмена. Ну а в ваших бархатных брюках и в вашей несчастной, вашей убийственной твидовой куртке вы, напротив, приобретаете вид очень-очень надменный, спокойный, ну прямо настоящий титулованный англичанин! Вам недостает только трубки и охотничьей собаки… Это у вас происходит неосознанно?

– Да, – проговорил расстроенный Жюльен.

И, поблагодарив Чарли, он сразу же ринулся к бассейну. Холодная вода, надеялся он, поможет ему избавиться от глупостей и школярских бредней.

Он проплавал кролем три минуты – свой максимум – и находился в маленьком бассейне, с прохладной, можно сказать, холодной водой, и тут появилась Кларисса. Жюльен, покрытый гусиной кожей, с ногами в воде, тут же почувствовал себя несчастным и жалким. Но когда она, в свою очередь, смущенная, подошла к нему, потупив взор и напустив на себя важный вид, и он подал ей руку, после чего она опустилась в ту же холодноватую воду, Жюльену стало легче, он почувствовал, что они в равных условиях. Жюльен украдкой бросил на нее ободряющий взгляд, ибо Кларисса, не накрашенная перед бассейном, стала той же женщиной, что и накануне.

– Когда мы с вами можем увидеться? – спросил Жюльен тихим голосом, ибо к бортику бассейна прибыли Боте-Лебреши и стали разматывать километры мохнатых полотенец, разливать литры масла против солнечных ожогов, раскладывать книги, сигареты, подушечки, защитные экраны, журналы, бутылочки с лимонадом, в общем, всякое экстравагантное барахло, под тяжестью которого сгибался бедняга Арман, причем безо всякой для себя выгоды, ибо он принимал солнечные ванны либо под зонтом, либо под навесом бара. Эдма помахала ручкой и улыбнулась заговорщицкой улыбкой, которая лишний раз повергла Клариссу в ужас.

– Нам больше не надо встречаться, – выпалила Кларисса. – Не надо. Уверяю вас, Жюльен, нам не надо больше встречаться.

Как будто он, Жюльен, был в состоянии при встрече с нею пройти мимо и не поцеловать! Или проснуться, не увидев ее изображения на ночном столике! Как будто он в состоянии был оставить ее в руках этого мерзавца, который заставляет ее страдать, как будто он ничтожество, которому на все плевать, личность, целиком и полностью несостоятельная… Ах, если бы он сумел продать своего Марке, и тогда они с Клариссой смогли бы убежать… Он очень, очень живо представил себе, как они с Клариссой сидят на скачках, и даже Клариссу со своими товарищами по скачкам. Он представил ее себе везде, где бывал сам… Он только более не представлял себе тех мест без нее…

– Но ведь, – проговорил он с такой веселой живостью, поразившей его самого, – но ведь я люблю вас, Кларисса.

И, словно отдавая себе отчет в несоответствии между собственными словами и тоном, он взял ее пальцами за запястье, с силой подтянул к себе, а другой рукой отцовским жестом провел по волосам.

– Я говорю это, смеясь, – добавил он тихо, – потому что я счастлив… потому что от этого я счастлив. Это прекрасно, я вас люблю: и эта мысль делает меня счастливым… А вас?

Жюльен глядел на Клариссу преданным взглядом охотничьего пса, их руки имели одинаковую температуру, а кожа одинаковую гладкость. Тем не менее Кларисса сумела ответить отрицательно, сказала, что не любит даже думать о любви. Более того, любить для нее означало становиться несчастной…

– Неужели вы никогда не были влюбленной и счастливой одновременно? – возмущенно спросил Жюльен. – На самом деле надо, чтобы такое с вами произошло…

Но Кларисса не успела ответить. Слова Эдмы прозвучали у них над головами, словно глас сирены.

– А не потанцевать ли нам немножечко сегодня вечером в Сиракузах? – высказалась она. – Танцы после концерта помогут нам размять ноги… Наверняка на судне найдутся старые пластинки, разве нет? – И Эдма набрала воздуху. – ЧАРЛИ! – заорала она, отчего все пловцы приняли вертикальное положение, а все журналы – горизонтальное. – ЧАРЛИ! ЭЙ-ЭЙ! – вновь завопила она пронзительным голосом и тут же объяснила все еще державшимся друг за друга Жюльену и Клариссе: – Чарли где-то здесь неподалеку…

И, действительно, под фырканье барменов, которым ее вопли испортили сиесту, явился запыхавшийся Чарли танцующим галопом, ступая на кончики пальцев и расставив для равновесия локти.

– Что случилось? – перепугался он, заскользив у бортика бассейна и чудом затормозив подле ног Эдмы.

– Мы бы с удовольствием потанцевали сегодня вечером, мой миленький Чарли, чтобы размять ноги после концерта… Не так ли? – обратилась она за поддержкой к Жюльену и Клариссе, которые машинально кивнули в знак согласия. – Чарли, где пластинки и проигрыватель?

В Эдме глубоко укоренилась привычка рассматривать корабль как нечто вроде отеля или поезда и пользоваться местоимением «мы» даже в ущерб «я».

– Я знаю, – проговорил Чарли. – Как удачно, что вы хотите устроить эти танцы! Обычно круиз открывается балом, но уже на протяжении нескольких лет средний возраст участников так поднялся, что…

– Верно, верно! Однако в этом году он ощутимо понизился, – задорно выпалила Эдма. – Ведь вы же со мной согласитесь: мы с Арманом находимся в числе самых старых… В конце концов, кому от этого будет хуже? Если, конечно, не считать свифтовских «бессмертных» у нас на борту… А вы что думаете на этот счет, дети мои?.. – вновь обратилась она к Клариссе и Жюльену, позабыв, что уже получила их согласие.

– Это великолепная мысль, – проговорил Жюльен, который проникся энтузиазмом от одной только возможности подержать в своих объятиях Клариссу минут пять, а то и больше.

– Дорогая моя Кларисса, – продолжала Эдма, потрясая журналом, – а знаете ли вы, что восемьдесят процентов ведущих активную жизнь женщин, таких, как вы и я, высказываются в пользу утреннего секса в противоположность вечернему?.. Просто невероятно, что только можно узнать из журналов…

– Конечно, – заявил Жюльен, – однако знаете ли вы лично хоть кого-нибудь из опрошенных? Я – нет. Никого.

– Что ж, это верно, – проговорила озадаченная Эдма и бросила на своих соседей тревожный и в то же время решительный взгляд. – Где же велся опрос?.. В этой фразе слышится ритм ча-ча-ча! – продолжала она и пропела: – «Где-же-велся-опрос?»

– По моему мнению, – заметил Жюльен, – опрос велся среди бедных людей, которые живут в гротах Фонтенбло, как когда-то жили троглодиты. Их поселили там, чтобы у них было время читать все журналы. Они одеты в шкуры животных и носят палицы, и время от времени у них спрашивают совета: «Предпочитают ли они (мужчины) европейские выборы на основе всеобщего избирательного права, или известно ли им (женщинам), что таковые уже имеют место?»