— Легко сказать. Бывают случаи…

— В его деле находятся ежедневные планы семинара. В те дни у него была один раз групповая терапия и один раз — индивидуальная. И у него даже нет машины.

— Убийство Самуэля Плессена произошло ночью. Теоретически вполне вероятно, что он ночью тайно выбрался отсюда. В конце концов, есть же поезд.

Но Мона и сама понимала, насколько мала такая вероятность. Нужно скрупулезно все спланировать, учесть все тонкости — в своем теперешнем состоянии Лахенмайер был просто неспособен на это. Если, конечно, он не великолепный симулянт. Но кто бы смог притворяться три месяца подряд, день за днем, — это же почти вечность!

— Кого он имел в виду, когда говорил о друзьях Плессена? — в заключение спросила Мона.

— Без понятия, — ответил доктор Баум. — Он никогда раньше не говорил о них.

— Он боится чьих-то угроз?

— Только своих химер. Ему не угрожают реально существующие люди, если вы это имеете в виду.

Мона встала, и тут же подскочил со своего стула Бауэр. По нему было видно, с каким огромным облегчением он покидает это заведение. Они поспешно попрощались с несколько удивленным доктором Баумом. В голове Моны вырисовывалась неутешительная картина.

Понедельник, 21.07, 15 часов 30 минут

Несмотря на то, что они попали в пробку на автобане А8, на совещание в отдел Мона и Бауэр прибыли вовремя. Мона доложила о результатах посещения клиники и добавила:

— Я думаю, что мы вышли на правильный след. Преступник, вероятно, бывший пациент Плессена. Семинары Плессена, несомненно, хороши для здоровых людей со стабильной психикой. Но допустим, у каждого сотого человека они вызывают непредсказуемую реакцию. Пациенты либо сходят с ума, либо впадают в депрессию. Они убивают себя или убивают кого-то другого. Например, того, кто близок Плессену.

— Соня Мартинес не была для Плессена близким человеком, — возразил Бергхаммер.

— Соня Мартинес была его пациенткой и стала первой жертвой. Таким образом, в определенном смысле, она — близкий Плессену человек. Затем последовал его сын — совершенно ясно, что он более близок Плессену, чем Соня Мартинес. И что? Кто для него ближе, чем сын, или, по крайней мере, так же дорог? Его жена! Мы с самого начала должны были обратить на это внимание. Следующей будет она.

Мона замолчала. В душной, прокуренной комнате воцарилась мертвая тишина.

— Его жена, о’кей, — медленно проговорил Бергхаммер. — Значит, по логике преступника, она должна стать следующей жертвой.

— Да, потому что у Плессена нет других родственников, — заявил Форстер и перелистал свой блокнот. — Его родители, естественно, давно умерли, а братья или сестры…

— Так что с ними? — спросила Мона.

— Момент… Его единственная сестра умерла три года назад. Она была на пять лет старше него.

— А двоюродные братья, сестры?

— Без понятия, — ответил Форстер. — Да это и неважно. Даже если бы таковые существовали, все равно они для него не такие близкие люди, как жена и сын. Им, определенно, опасность не угрожает.

— Остается его жена, — сказала Мона. — Исходя из того, что мы знаем, она может оказаться следующей жертвой. Мы должны взять ее под охрану. Ей нужна защита полиции.

— За домом установлено наблюдение, — заметил Бергхаммер.

— Этого недостаточно. Особенно если учесть, что речь идет о преступнике, который умеет все так хорошо организовать. Ей нужен кто-то, кто будет сопровождать ее в магазин, в город, к подругам. Куда бы она не шла.

— О’кей, — сказал Бергхаммер. — Мы пошлем двух полицейских, они не будут от нее отходить. Карл, ты можешь распорядиться насчет этого? Хорошо, тогда на сегодня все.

Все встали, отодвигая стулья, а Мона подошла к Фишеру и кивком пригласила зайти в ее кабинет.

Понедельник, 21.07, 16 часов 34 минуты

— Нам нужно поговорить, Ганс.

— Мне нечего сказать.

— Хорошо, тогда я скажу тебе кое-что. Ты — хороший полицейский. Ты умный, быстрый и не трус. Нам нужны такие люди, как ты. Но это не помешает мне убрать тебя отсюда, если ты будешь продолжать вести себя в том же духе.

— Делай то, что считаешь необходимым.

— У меня такое впечатление, что ты не хочешь признавать ничей авторитет. Если не исправишься, я тебя уволю. Это делается очень быстро.

— Это все?

— Да, Ганс. Это твоя жизнь, твоя карьера. Подумай хорошо, как ты хочешь этим распорядиться. Желаю хорошего отдыха. И закрой дверь за собой, когда будешь уходить.

Понедельник, 21.07, 20 часов 19 минут

— Лукас, ты прогуливаешь занятия. Твоя учительница…

— Старая желтозубая дура!

— Все равно, какой бы дурой ты ее не считал, прогуливать ты прекратишь. Ясно?

— Дурная корова. Старая ябеда.

— ЛУКАС, ТЫ ПРЕКРАТИШЬ ПРОГУЛИВАТЬ ШКОЛУ! Я ПОНЯТНО ВЫРАЗИЛАСЬ? ЕСЛИ НЕТ, У ТЕБЯ БУДУТ НЕПРИЯТНОСТИ!

— Не ори так.

— Я БУДУ ОРАТЬ НАМНОГО ГРОМЧЕ, ПОТОМУ ЧТО ВИЖУ, ЧТО ТЫ МОИ СЛОВА НЕ ВОСПРИНИМАШЬ ВСЕРЬЕЗ! ТЫ ПЕРЕСТАНЕШЬ ПРОГУЛИВАТЬ! МЫ ПОНЯЛИ ДРУГ ДРУГА?

— Да.

— Обещаешь?

— Да.

— Я проконтролирую. И буду держать связь с твоими учителями.

— Боже!

— А сейчас отправляйся спать.

— Мам! Только девятый час!

— Правильно. Я хочу, чтобы завтра в школе ты был бодрым. Спокойной ночи.

— Это… тошнотворно!

— Спокойной ночи.

— Боже! Я же не устал!

— Хорошего тебе сна. Вон отсюда. Марш в свою комнату!

1986 год

После перенесенного страха мальчику стало нравиться, что мир, который можно видеть, слышать и чувствовать, оказался для него не единственным. Он научился поверхностно воспринимать действительность и отключать все чувства, чтобы не расстраиваться и не пугаться.

Начался третий этап его развития. На первом этапе он почти не воспринимал людей: казалось, что они ничего не значили для него и вообще в его жизни. В последующий период он хотел стать одним из них — не из симпатии или признательности, а просто от одиночества, и это чувство он, уже задним числом, заклеймил как постыдную слабость. На третьем этапе он окончательно отвернулся от людей, но для самозащиты перенял подсмотренные у них способы поведения, о которых он знал, что они не только хорошо воспринимаются окружающими, но и избавляют от множества проблем. В конце концов, именно такой человек, как он, не должен был привлекать к себе внимание. На протяжении года он даже оформлял стенгазету, на праздники наклеивал на нее фотографии и интервью, причем делал это в свободное время. Особого удовольствия это ему не доставляло, зато он быстро достиг своей цели. Просто удивительно, насколько легко оказалось дурачить людей. Они видели лишь то, что хотели видеть, то, что лежало на поверхности. Можно было рассказывать им все, что угодно, лишь бы это соответствовало их представлениям. Они воспринимали окружающее в пределах своего жалкого воображения. У них не было никаких фантазий, они оказывались неспособными видеть хоть что-то, кроме предписываемого свыше. Они смеялись, когда в стране кое-что явно отличалось от лозунгов, но ничего не предпринимали. Мальчик презирал их.