Здесь же у каждого пациента были свои четыре стены, три капельницы в день, витаминные уколы, список лекарственных препаратов, хороший рацион и практически персональная медсестра, прибегающая через несколько секунд после нажатия кнопки вызова. И ни одного грубого слова, ни единого тяжелого вздоха, ни сколько-нибудь укоризненного взгляда. Боже упаси! Алкоголики – тоже люди, и ни шагу в сторону от этого утверждения. Пьянство – обычная болезнь, и у болеющих в элитном стационаре соответствующие условия: отдельный санузел, оборудованный душевой кабиной, удобная кровать с итальянским постельным бельем, мягкое кресло и покрытый белоснежной скатертью стол, ваза с цветами на нем, видеодвойка на стене. И лишь отсутствие ежеутреннего выпуска «Файнэншиал Таймс» или «Дэйли Телеграф» на прикроватной тумбочке говорит о том, что перед вами все же не пятизвездочная гостиница.

От обычной больницы стационар наркологической клиники отличала еще и практически полная изоляция пациентов от внешнего мира. Нет, посещения были строго запрещены лишь на первом этапе лечения. Как правило, полностью пришедшему в себя человеку, вернувшемуся к здравому уму и трезвой памяти, общение с близкими не возбранялось, но мало кто из клиентов изъявлял желание видеть кого-либо у себя в этом месте. Всем хотелось выйти отсюда свежими, обновленными, изменившимися, с сияющими глазами, расправленными плечами и кипой всевозможных планов. И уж тогда делиться идеями, давать обещания, смотреть в любимые глаза и верить, что чудесное начало новой жизни никогда не закончится и не случится ни очередной выпитой рюмки, ни порабощающего ужасного укола.

Были, конечно, среди пациентов и такие, кто не отказывался от свиданий. В основном те, кто пришел по доброй воле, обо всем с родными договорился, все согласовал и не мог удержаться от того, чтобы не похвастаться первыми успехами. Но чаще больные оттягивали радостный момент, чтобы он стал еще приятнее, а гордость за свою силу воли и огромную победу еще больше. Вера разделяла стремление пациентов к одиночеству. Она считала, что уединение никогда не помешает, а вернее, даже поможет человеку, оказавшемуся в такой ситуации. Одиночество позволяет думать, наделяет временем и другими возможностями. Женщина верила в то, что истина скорее родится не в споре, а во время долгого, молчаливого поиска внутри себя. Когда человек спорит, он упрямится из-за одержимости доказать свою правоту. Собеседник сбивает его, давит, пытается перехватить превосходство. Яростное желание победить не идет на пользу поискам истины. Ее надо выстрадать, рассчитать по формуле, скроенной самостоятельно. И только так. И без свидетелей. И без споров. Не нужны разговоры, не нужны встречи, не нужно лишнее общение. Пусть лучше скука выведет тебя в коридор, заставит пройтись до зимнего сада и спокойно посидеть за неспешной беседой с товарищем по несчастью. Нет, не обсуждать диагнозы, терапию и сроки выписки. Говорить о политике, искусстве и о женщинах, черт возьми. И тогда укрепиться в мысли о том, что ты обычный человек, и соседи твои – обычные люди, и только в ваших руках возможность таковыми и оставаться. В общем, для выхода из кризиса необходимо думать. И Вера предпочитала не мешать размышлениям своих пациентов. Хотя встречались среди них и такие, к которым она по доброй воле привела бы целую толпу родственников и друзей, только бы вывести их из апатического состояния. Но подобных больных никто навещать не спешил.

Вера распахнула дверь палаты, сделав знак корреспонденту замолчать. Она по-прежнему была занята собственными мыслями, но какая-то часть ее сознания все же уловила, что всю дорогу Оршанский не переставая бубнил что-то о стоимости обстановки стационара, постоянно вставляя фразу «Как в лучших домах Лондóна».

«Как», – вернее не придумаешь. Обитатели в лучших английских домах наверняка другие», – подумала Вера, взглянув на пациентку, лежащую на кровати. Никаких изменений: та же поза (свернулась калачиком, взгляд наверняка устремлен в стену), те же угловатые, торчащие даже из-под одеяла упрямые лопатки, клок спутанных волос. И ни шороха, ни движения, ни звука.

– Здравствуйте. Как у нас дела? – Вера старалась говорить не слишком громко, но четко и внятно, чтобы женщина никак не могла подумать о том, что разговаривают не с ней.

Однако сегодня, как и в прошлые десять дней, ответом врачу служило каменное молчание.

– Анализы? Давление?

– В норме, – отозвалась сестра, последовавшая за Верой.

– Еда?

– Отказывается. Вера Петровна, я думаю, – Вера взглядом заставила неопытную сестричку замолчать. Не хватало еще, чтобы та при пациенте ляпнула что-то о необходимости перевода в дурку.

– Напрасно. Таблетки, капельницы принимает?

– По расписанию.

– Прекрасно.

«Прекрасного» в этом ничего не было. Механические действия в состоянии полнейшей апатии. Равнодушное принятие ситуации без малейшего желания что-либо изменить. И отсутствие аппетита или, того хуже, сознательный отказ от еды ни о чем хорошем не говорили. Говорили совсем о другом: о том, что в жизни этой женщины кроме проблем с алкоголем существовали и другие проблемы, волновавшие и мучившие ее гораздо больше. Таким пациентам, по мнению Веры, было как раз показано общение с родственниками. Им требовался сигнал из внешнего мира о том, что их любят, что их ждут, что на них надеются. Вера лично звонила по телефону, записанному в карте женщины, но не добилась от мужчины на том конце провода ничего, кроме сухого:

– Я в командировке.

– Конечно, я понимаю. – К деловым людям Вера относилась с пиететом. Они действительно были перегружены встречами, переговорами, обедами и мыслями о материальном. Духовное могло подождать до завершения очередной сделки. Все это без сарказма. Она на самом деле так думала. В конце концов, у человека были определенные планы, и, срывая их, он, возможно, подводил не только себя, но и многих других. А уж если речь шла о каком-нибудь чиновнике большого ранга, то изменение его распорядка могло отразиться на состоянии целого государства. А отдельный человек. Что ж… Он маленький: сошка, песчинка. Для сошек и песчинок существуют такие, как Вера. Всегда на посту, всегда готовые поговорить, пожалеть, посочувствовать. Но даже сочувствующие, они все равно остаются чужими. А таким отвергнутым, потерявшим себя больным необходимы родные. Поэтому Вера и позволила себе предположить: – Тогда, когда вернетесь…

– Это случится не скоро. И прошу вас меня больше не беспокоить. – Четкое, холодное указание. Ослушавшимся – расстрел.

Вера тогда долго не могла выкинуть из головы этот равнодушный, даже слегка пренебрежительный тон. Нет, не по отношению к ней, а к женщине, ради которой она звонила. Человек, просивший не беспокоить его, очевидно, еле сдержался, чтобы не добавить в конце фразы что-нибудь вроде «с такой ерундой».

Однако что для одного ерунда, для другого – смерть. С каждым днем Вера убеждалась все больше, что психологическое состояние пациентки не может не вызывать серьезных опасений. Она и сама волновалась и советовалась с главным врачом. Но тот лишь отмахнулся, мол, проходит лечение и ладно. Наше дело не давать ей употреблять спиртное и очистить организм, а остальное стороной. Верочка – серьезный врач, отменный профессионал, но все такая же пышущая здоровьем, не умевшая пройти мимо сдобной булочки и молочной шоколадки пампушка, не могла оставаться в стороне, когда кто-то истязал себя голодом. И пусть даже по своей воле. И пусть даже этого голода не замечал.