Есенин чувствовал себя легко с Дункан в России. В Москве он был у себя дома, все его знали, он всех знал, и слава его в родной стране была ничуть не меньше, чем у нее. Это ей надо было говорить здесь с людьми через переводчика Шнейдера. Ему же переводчик для любви был не нужен. Ведь в Есенине, как точно определил поэт Петр Орешин (вне всякой связи с Дункан), была «способность говорить без слов». В сущности, он говорил мало. Но зато в его речи участвовало все: и легкий кивок головы, и выразительнейшие жесты длинноватых рук, и порывистое сдвигание бровей, и прищуривание синих глаз.

Но вот он очутился в совершенно чужом и чуждом ему мире, где Дункан была как рыба в воде, а Есенин – как рыба, выброшенная на сушу. Ему словно нечем было дышать. И еще он ощутил, что он здесь – никто, она же – все. Настроение у поэта было большей частью мрачное, тоскливое, и он все чаще стал топить непроходящую грусть в вине.

Дункан в России видела только Есенина, тревожные воспоминания о прошлом ее почти не посещали. В Европе же боль пережитого к ней тут же вернулась. Так, в Берлине, когда их случайно повстречала и окликнула на улице Крандиевская-толстая с пятилетним сыном Никитой, Айседора долго, пристально, как бы с ужасом смотрела на мальчика, потом зарыдала и опустилась перед ним на колени, прямо на тротуар.

Ее долго не могли поднять. Собралась толпа. Потом она, наконец, встала, и, закрыв голову шарфом, быстро пошла одна по улицам, не видя и не слыша никого вокруг...

Есенин бежал за нею в своем нелепом цилиндре, подавленный, растерянный.

Имея большой собственный дом в Париже, Айседора попросту не могла, как мы уже говорили, там находиться – ее мучили воспоминания о погибших детях. Поэтому она поспешно переехала в отель.

Дункан часто срывалась на скандалы. Пил он. Пила она. Не было конца его дебошам. Казалось, вся Европа стонет от этого белокурого юноши с неустойчивой психикой....

Не стало легче и в Америке. Айседора обнищала в прямом смысле этого слова. Чтобы изыскать новые средства для своей школы, она решилась ехать из Европы в Америку. Но натолкнулась на неожиданное препятствие. Выйдя замуж за Есенина, она потеряла американское подданство. И, когда наконец в 1924 году ей удалось получить настроенную по отношению к ней практически враждебно.

В Америке Айседора во время своих выступлений произносила революционные речи и устраивала в пролетарских кварталах вечера для коммунистически настроенной публики. Возможно, что политика тут была ни при чем. Ей хотелось быть ближе к Есенину, который принял революционные воззрения своей страны. Но все напрасно! Он продолжал себя вести точно так же, как в Европе.... Много пил. Его душевное состояние становилось все тяжелее.

Дункан тоже стала устраивать ему некрасивые сцены ревности Она приходила в бешенство от каждого его взгляда, мимолетно брошенного в направлении другой женщины. Айседора могла закатить жуткую сцену прямо на приеме или на вечеринке.

Пара Дункан – Есенин стала для пуританской Америки двадцатых годов «притчей во языцех».

Супруги вернулись в Париж, где жили брат Айседоры и ее лучшие друзья. Но сразу после их возвращения, парижская печать получила возможность сообщить о грандиозном скандале.

Айседора и Есенин жили в гостинице. Вернувшись туда ночью, пьяный Есенин, в состоянии полного беспамятства, начал бить все, что попадалось ему под руку и ругаться по-русски. С большим трудом полиция доставила его в участок. Когда на следущее утро Дункан уезжала из отеля, она произнесла: «Теперь все кончено!»

Но до конца их отношений было еще далеко. Они не могли жить вместе. И не могли существовать поврозь. Самая страшная, самая невыносимая форма любви, именуемая – страсть. Они разрушали друг друга, но не могли друг без друга обойтись.

После инцидента в Париже Дункан потребовала немедленного отъезда Есенина в Россию. Он, было, согласился и отправился в путь, но с бельгийской границы возвратился обратно – не смог перенести разлуки с Айседорой...

Они вернулись в Москву вместе. Сколько было сцен и объяснений, клятв, слез, мучительных примирений и снова ссор – не перечесть! Привезя поэта в Россию, она сказала на вокзале Шнейдеру по-немецки: «Вот, я привезла этого ребенка на его родину. Но у меня нет больше с ним ничего общего!»

Но.... Чувства были сильнее рассудка этой женщины. И они с Есениным поехали-таки вместе в подмосковное Литвиново, где отдыхала детская балетная школа Дункан, которую в ее отсутствие возглавила приемная дочь Айседоры – Ирма.

Несколько дней прошли в идиллии. На Пречистенку они вернулись в прекрасном настроении. Потом снова размолвка – и Есенин исчез. Ирма и доктор стали требовать немедленного отъезда Айседоры в Кисловодск, для того, чтобы она поправила здоровье. Обиженная на поэта, Дункан согласилась. Но мысль о том, что конец их отношений неизбежен, все еще была для нее мучительна...

Ирма, приемная дочь, проявила небывалую решительность, – она требовала, чтобы Айседора раз и навсегда перестала видеться с Есениным. Даже в том случае, если он вернется!

Есенин сумел снова проникнуть в дом. В результате между супругами состоялось очередное примирение.

В Москве все началось – в Москве все и закончилось... Айседора была умна. Она понимала, что настал конец этой истории. Но все же, не жила она рассудком, как уверяла в своих интервью.

Расставались долго и больно. Больно было обоим.

Вернее, больно было троим. Потому что в эту историю вмешалась еще одна страстная натура – Галина Бениславская, женщина, которая до безумия любила Сергея Есенина. Она, как я уже говорила, познакомилась с поэтом в 1920 году. И с тех пор не пропускала ни одного его выступления. Как женщина, она вовсе не волновала Есенина, но письма поэта к ней полны человеческой теплоты. Есенин высоко ценил Галину как друга, помощника. Потом, в «период Дункан», они с Бениславской виделись гораздо реже.

Когда же он вернулся из-за границы и практически ушел от Айседоры, то ему надо было искать место жительства. И Бениславская предложила пожить в ее квартире в Брюсовом переулке (улица Неждановой). Квартира была мало ухоженная, но светлая. Из окна видны Нескучный сад, полоса Воробьевых гор, вдалеке золотились купола Новодевичьего монастыря... Есенин видел, что Бениславская сходит по нему с ума, поэтому старался не часто ночевать тут. И поселил в этой квартире своих сестер, Катю и Шуру.

Но с каждым днем он ценил Галину все больше и больше. Она практически взяла на себя обязанности его секретаря, занималась приведением в порядок рукописей, рассылкой их по редакциям, следила, насколько аккуратно и правильно выплачивают ему гонорары. Она была очень необходима поэту в этот период. Он всегда говорил друзьям: «Галя – мой друг! Больше, чем друг! Галя – мой ангел-хранитель!» Галя следила за его питанием, вытаскивала из пивнушек, оберегала от ненужных гостей. Галя, пренебрегавшая прежде бытом, обустроила свою комнату так, чтобы Есенину было приятно здесь бывать и работать... Нетрудно догадаться, на что она надеялась!