— Не сердитесь на мальчиков, капитан, — попросил он. — Дерганые они стали, от простой «лимонки» теперь шарахаются. Читали в «Листке» про наши напряги? Троих моих заместителей грохнули за последние две недели. Первого из трех снайпер уделал, второго разнесли из базуки на похоронах первого, а третьего, Серегу, — на поминках по второму.

— Ваш Комитет прямо нарасхват, — выразил я соболезнование. — Никогда бы не подумал, что инвалидские дела у нас — в такой зоне риска.

— Льготы, капитан, — развел руками мистер Федотов, словно бы извиняясь. — Благотворителям положены налоговые послабления от Минфина. Всякая стрекоза хочет к нам в муравейник, да мы не всех хотим... Так что же надо большой Лубянке от моего маленького Комитета? — без всякого перехода поинтересовался Герман Семеныч. — Нашими заморочками как будто занимается РУОП, а не ваша фирма.

— Большой Лубянке нужна только маленькая справка, — в тон ему ответил я. — По поводу ста комплектов гуманитарной помощи из Америки. Меня направили к вам из Фонда Кулиджа.

— Ах, вы от этих божьих одуванчиков? — Мистер Федотов заулыбался. — Господи, а я-то подумал... Пройдите до конца коридора, в третью комнату. Там Воробьев даст вам любую справку, хоть в двух экземплярах!

Собственно, инвалидными проблемами в федотовском Комитете ведал всего один человек — щуплый чернявый юноша в очках с сильными линзами. Небольшая его комнатка была доверху заставлена ящиками и шкафами, завалена эверестами картонных папок, а сам юноша Воробьев, прижатый в углу, довольствовался табуреткой и письменным столом размером с тумбочку.

Я изложил юному аскету свою просьбу. При упоминании Фонда Кулиджа Воробьев первым делом ругнул американцев за скаредность, потом разрешил называть себя просто Ваней и, наконец, по-обезьяньи шустро выкарабкался из-за стола-тумбочки.

— К личным делам всех ветеранов фиг теперь подберешься, — огорошил меня просто Ваня и показал на одну из бумажных гордо потолка. — Тут неделю придется раскапывать, и то если экскаватор дадите.

Ни экскаватора, ни тем более недели у меня не было. О чем я сразу поведал юноше Воробьеву.

— Вообще-то я делаю краткие выписки из дел, — признался очкастый Ваня. — Неофициально, для быстроты... Хотите?

Я хотел. Тут же оказалось, что один из шкафов плотно набит связками библиотечных карточек.

— Так-так-так, — забурчал себе под нос юноша, ловко перебирая карточки. — Сейчас найдем ваши подарки, они у меня расписаны по группам... Здесь у нас «афганцы», «корейцы», «египтяне», «сомалийцы», «сирийцы»... «Кавказцев» я пополняю, они у меня ближе к краю...

— Много их у вас, — с сочувствием сказал я. Даже в этих связках и стопках немудрено было запутаться.

— Естественно, много, — не поднимая головы от картотеки, отозвался Ваня. — После семнадцатого года наша дорогая страна вела кроме гражданской и Отечественной еще тридцать девять малых региональных войн. Сорок, считая последнюю, на Кавказе...

Про себя я прикинул, что такое количество небольших войнушек запросто можно суммировать в парочку мировых.

— Инвалидам ВОВ все-таки легче, — между тем продолжал юноша. — О них государство хоть делает вид, что заботится. А малые войны именуются конфликтами. Вот представьте: вы потеряли ногу или руку на войне, которой не было.

Я помедлил, прежде чем задать один важный вопрос. Быть может, Ванин ответ поможет мне быстрее отыскать неуловимого «Мстителя».

— Не хочу обижать ваших подопечных, — наконец проговорил я. — Но, как вы полагаете, Ваня, сколько среди них людей... скажем так, с неустойчивой психикой?

— Какие уж там обиды! — Юноша по-прежнему вылущивал нужные карточки из связок и, похоже, ничуть не удивился моему любопытству. — Обычный медицинский вопрос, я и сам бывший медик... По моим расчетам, процентов десять из них страдают легкими неврозами, еще процентов десять время от времени переживают депрессии...

— А остальные восемьдесят? У них все в норме?

— Остальные — это уже готовые кандидаты в психушку, — не задумываясь ответил Ваня.

Я наорал на привратника, обозвал бестолочью секретаршу, хлопнул что есть силы дверью своего кабинета и минут десять у стены с наслаждением забивал дротики в пористый резиновый лоб Президента...

Только после этого ко мне вернулась способность рассуждать логически.

Отойдя от стенки, я плюхнулся в кресло, закурил «Данхилл». С самим собой надо быть откровенным, подумал я. Пора признать, что меня, Виктора Ноевича Морозова, редактора авторитетной «Свободной газеты» и будущего докладчика на Совете Европы (если Карлуша не соврал!), обвели вокруг пальца, как пацана. Разумеется, Президент и не собирался сегодня со мной встречаться. Меня пригласили в Кремль лишь для того, чтобы изругать и выгнать. Специально провели в Сиреневую гостиную, дождались, пока я разложу на столике диктофон, текст вопросов, бумагу для заметок, приготовлюсь, настроюсь... А после этого — указали на дверь.

Я-то, глупец, радовался, когда мне удалось выколотить из пресс-службы согласие на интервью. На самом же деле они играли со мной в кошки-мышки. Если бы они заранее ответили отказом, эффект был бы гораздо слабее. Мало ли кому отказывают? А так я нахлебался унижений по самые уши: даже выпроводить меня поручили не пресс-секретарю, а какому-то безусому референтику из администрации. Дескать, знай свое место. До такого изощренного издевательства способен додуматься всего один человек — ясновельможный пан Болеслав. Сколько его ни гнали из Кремля, он неизбежно опять прорастал там, словно мухомор после дождя.

Гадский фаворит гадской власти.

Власти, которая показала свой оскал: и тогда, в девяносто третьем, и позже, на Кавказе, и сегодня, в Сиреневой гостиной. Все это — звенья одной цепи.

Дымные колечки от «Данхилла» поплыли по комнате и окутали мишень, всю истыканную дротиками. Вид расправы над резиновым Президентом, как ни странно, вносил в мою душу некоторое успокоение.

Мы слишком долго либеральничали с ними, сказал себе я. Мы по наивности давали им полезные советы, как лучше управлять Россией. А надо было колоть, бичевать, клеймить, выводить на чистую воду. Как они к нам, так и мы к ним. Должна быть не фига в кармане, а горькая пилюля. Не мир, но меч.

Дотянувшись до телефона, я набрал номер Казакова, своего первого заместителя.

— Вадим Юльевич, — сообщил ему я. — Через пять минут — внеочередной сбор редколлегии в моем кабинете. Оповестите сотрудников, сделайте милость.

— На какую тему будем заседать? — полюбопытствовал Казаков.

— Тема — завтрашний номер, — скупо ответил я.

— Так ведь номер уже почти готов, Виктор Ноич, — с недоумением произнес мой первый зам. — Первая полоса осталась. Но там мы как раз планировали ваше интервью с...

Сам того не ведая, Казаков щелкнул по моему больному месту. Место это называлось самолюбием. До сих пор меня так сильно унижали всего дважды. Первый раз — когда несколько лет назад выгнали пинком из собственной газеты. Второй раз — когда, помурыжив, таким же пинком вернули обратно.