Всё это катилось, точно огромный снежный ком, вбирая в себя всё новые и новые элементы. Карты матери, которые она редко доставала, теперь не казались обычными бумажками, а символы, нарисованные над входной дверью, обрели смысл.

Мальчик ещё не знал, как его зовут, но отзывался на имя «Михаил», никогда себя им не считая. Нет, он был кем-то или чем-то совершенно иным. Конкретнее мальчик сказать не мог, но уверенно заявлял — однажды обязательно узнает.

А пока мальчик любил биологию и английский, учил значения Таро и потихоньку приручал подаренные руны. Было сложно, но постепенно получалось. И вот деревяшки летели на доску, выстраивались узором прошлого, настоящего, будущего, и мальчик с уверенностью заявлял: этот его одноклассник ненавидит свою сестру, а эта одноклассница подвергается домашнему насилию. Ее бьет отец-алкаш, а мать не может уйти из страха перед самостоятельной жизнью. И так было с каждым. Мальчик забирался в самые тайные шкафы своего окружения, знакомился с их скелетами, а когда начиналась ссора или попытка к травле — бил по самому больному, вызывая страх и упиваясь им.

Да, он задохлик. Нет, он не будет это терпеть.

Набирать вес было бесполезно, он так и оставался щуплым, разве что к юности вытянулся в росте, но физической силы от этого не прибавилось. Поэтому решил, что его сила будет заключаться в другом. Знания школьные, знания старых, пахнущих другим временем, книг. Их был целый шкаф — потрёпанных, с обветшалыми переплетами, по страницам которых скользили тонкие, длинные пальцы, а серые глаза вчитывались между строк, улавливая суть.

—  Десятка мечей?

—  Самая плохая карта в колоде. Жди беды. Владыка Разрушения.

Мама удовлетворенно прикрывала веки, и уже этому юноша был рад. Он схватывал все на лету.

— Жрец?

— Старший Аркан. Обучение, честная игра — в основном. Много значений, зависят от ситуации. Если человек — идейный, вдохновляющий. Если...

—  Достаточно, — мама поднимала руку. — Двойка Чаш?...

Так часто проходили вечера. Она спрашивала — он отвечал. Если не мог, то мать просто смотрела, и юноша сжимался под этим взглядом. Только одна она могла действовать на него так — мгновенно, без пререканий. Он любил её, бесспорно, считал хорошим человеком и отличной матерью, никогда не желая другого, но порой — порой ему хотелось исчезнуть, лишь бы не находиться под этим пронзительным взглядом темно-зеленых глаз. Наверное, требовательности, строгости и прочим похожим качествам он научился именно у нее.

Юноше было тринадцать. Он стоял возле лестницы, вчитывался в учебник на планшете. Погруженный в устройство пищеварительной системы человека, он не заметил, как его окликнул какой-то парень. Юноша вообще мало обращал внимания в такие моменты на посторонние звуки, а тут уж слишком сильно увлекся. Вот он стоит, опираясь на подоконник возле лестницы, а вот — тычок в плечо, и он кубарем летит вниз, не сумев удержать равновесия. Хруст. Шум в ушах. Крик. Своевременная операция могла все исправить, но денег на нее не было. Поэтому сначала он буравил ненавистным взглядом костыли, а потом — трость. Ощущал себя ущербным, почти беззащитным и сломанным. Будто старую игрушку ради развлечения решили изувечить, а на самом деле игрушка была человеком. Юношей. Им. 

—  Слушай, — мялся у его парты Димка. — Ты же в химии шаришь, да?

Юноша поднял голову от учебника и заинтересованно сощурился.

—  Есть дело одно. Я слышал, у тебя с деньгами туго? Не обижу.

Димке он не то чтобы не доверял, но остерегался. Смекнув, что к чему, пообещал подумать, написал контрольную раньше звонка, отпросился с урока. Бродил по пустым коридорам, стучал тростью и размышлял, чем всё это может кончиться. Забурившись под лестницу, сделал расклад - карты советовали соглашаться. И Юноша согласился.

Лаборатория даже находилась не далеко от дома. Он смог, он научился врать матери о факультативах, а сам после школы шел на адрес, спускался по подвальной лестнице. Стук. Два стука. Четыре. Один. Ему открывали, пропускали в помещение, выдавали халат, и он становился к столу, где кипело, варилось, переливалось… Юноша понимал, что это, возможно, плохо, но деньги и правда были нужны. 

Его быстро начали уважать, не верили, что ему всего семнадцать, и прозвали Пророком. Несколько раз кряду Пророк советовал сворачиваться и переезжать, начальство слушало, а потом — были облавы. И каждый раз он выходил сухим из воды. 

Сам на наркотики не подсел. Понимал, что это такое, и каждый раз тянуло блевать при мысли, что это окажется у него в организме. Зато пристрастился к марихуане в умеренных количествах, уже после выпускного, перед поступлением в ВУЗ. С направлением не колебался — больше пробирок Пророка интересовало только человеческое тело. 

Зверь. Трость. Конспекты. Лаборатория. Из этого и состояла его жизнь. Вечно угрюмый и мрачный, с тяжелым взглядом серых глаз и худым лицом, он заставлял людей ёжиться от одного своего вида, был загадочен и окружен слухами. Даже пользовался популярностью среди девушек, но те ему особо интересны не были. Иногда, снять напряжение, но полностью удовлетворить его могла не каждая. Пророк был слишком специфичен во вкусах секса — любил жестокость, любил игры с ножами и полное, слепое подчинение. Без неоправданной боли, без грязи, без ругани — только его холодный голос и податливое теплое тело, о которое можно согреться. Ничего лишнего.

Первый курс выпадал из памяти, оседал остатками кофе по утрам на дне кружке, бурлил в лаборатории. К зиме Пророк стал Змеем. Будто бы и вправду сбросил шкуру, приобрёл привычку говорить с шипящими нотками, вкрадчиво, и смотрел на людей теперь излишне спокойно. Кто-то сказал, что он хладнокровное — руки вечно мерзнут, да и сам по себе холодный всегда, а он уцепился за новую маску, примерил, нашел в ней себя и подивился, как сильно Змей отличается от Пророка. 

Маски — они всегда такие. Себя настоящего Змей едва ли знал, да и не пытался копнуть чуть глубже, слишком боялся темного подвала и того, что там прятал. Зверь, вместо безликой животной тени, теперь обратился огромной змеей. Ему нравилось думать, что так выглядел бы василиск — легенда, вычитанная в одной из книг с полки матери. 

— Слушай, ты там долго, а? — широкоплечий парень уныло гонял зубочистку из одного края рта в другой. — Я ж не резиновый. 

— Время не резиновое, — раздраженно откликнулся Змей, разглядывая содержимое большой колбы. — А это — Вертушка. Сиди и жди. Сам виноват, что раньше приперся. 

Парня звали Герасим. Змей не брался утверждать, что имя настоящее, но оно ему определенно подходило. Они работали вместе уже месяц. Змей — готовил, Гера — толкал кому надо, раскидывал по заначкам. Ещё в их команде была пара человек, но их даже в расчет не брали, отдавали меньшие суммы на руки, потому как те откровенно проёбывались. Из парней выходили отличные напарники, и Змей даже думал, что можно попробовать с этим Герасимом подружиться.