– Вот спасибо, папа.

– Ах да, звонил мистер Эванс. Сказал, что подождет, пока ты не поправишься.

– Он славный старик, – сказал я.

– А тебе я советую прислушаться к тому, что говорит мать, – назидательным тоном сказал отец. – Знаю, не всегда понятно, что она имеет в виду, но там у нее столько всякого творится, ты даже не представляешь! – Он постучал себя по лбу.

– Очень даже представляю, – сказал я, – и готов ее слушаться.

Тут отец, удовлетворенный, отправился полоть салат, а я пошел через поле к церкви и старому тису.

Старый тис. Я не раз слышал его рассказы, плач и жалобы. Его старинные напевы. Жуткие истории о кровавых ритуалах древности, о том, как его корни пили кровь, покуда ветви и сучья плели в воздухе свой узор. Когда-то к его стволам прибивали кишки живых людей, а их заставляли ходить вокруг ствола, метр за метром разматывая свой кишечник, и гудели тысячи пчел, и хохотали женщины, взывая к своим безумным богам, и дети стояли в ряд и пели хором, размахивая лентами. А боги смотрели на них и смеялись в ответ, кивали головами, довольные, и ждали следующего заклания. Текла кровь, завывали псы, ожидая поживы, и в воздухе стоял тошнотворный запах. Играла музыка – это звучали инструменты, давным-давно сломанные и сожженные. Багровый тис… Мне кажется, в те дни он и правда был багровый, но сейчас все вокруг было зеленым, тень дарила прохладу, а в ветвях пели птицы. Кто-то воткнул маленький букетик полевых цветов в растрескавшуюся кору, желтые и голубые головки успели поникнуть. Я тронул их пальцем, лепестки осыпались, а большие часы на фасаде церкви пробили полдень.

Комель нашего тиса полый, он расходится на шесть стволов. Даже в наше время люди приносят к нему больных младенцев, обносят вокруг, и младенцы выздоравливают. Я сел в середине между стволов, задрал голову и посмотрел наверх. Кора была слоистая, чешуйчатая, по ней бежали мелкие коричневые муравьи. Я тогда подумал, что, может быть, раз наше дерево помогает всем, кто в него верит, оно может помочь и мне. И если мозг Сэм умер, но ее тело продолжает жить, я мог бы привезти ее сюда, обнести вокруг стволов волшебного дерева и вылечить. А если привести сюда Спайка, его можно излечить от безумных идей. И всех злых, жестоких людей можно было бы смягчить одним видом этого дерева. А может быть, и нельзя. Не знаю. Жаль.

Я сидел под деревом не меньше часа, а когда поднялся, действительно чувствовал себя значительно лучше. Нога почти не болела, мысли в голове успокоились и текли ровной, спокойной волной. Я прошел мимо церкви, вышел через верхние ворота и постоял немного перед входом в Памп-корт. Я хотел было постучать, но передумал. Я разрывался между чувством вины и страхом. Родители Сэм наверняка уже позвонили ее друзьям и рассказали про то, что с нами случилось. Что еще я мог добавить? Я пошел по дороге к телефонной будке. Постоял внутри несколько минут, сжимая в руке трубку, пока ровный гудок не сменился на отрывистые. Тогда я повесил трубку, снял ее еще раз и набрал номер Поллока.

– Где ты был? – спросил он озабоченно. – Я пытаюсь связаться с тобой уже несколько дней! Что происходит?

– Я попал в аварию.

– В какую еще аварию?

Я объяснил. Я рассказал ему о белом автомобиле, который преследовал нас, о том, как мы влетели в изгородь, о больнице и о Сэм. Я слышал, как он щелкнул зажигалкой и глубоко затянулся сигаретным дымом. Когда я закончил рассказ, Поллок спросил:

– А сам-то в порядке?

– Ну да, более или менее. Ходить могу.

– Ты уверен?

– Да.

– Прекрасно. Потому что мы готовы к действию.

– Когда?

– Надо встретиться.

– Вам придется заехать за мной. Мой мотоцикл разбит на хрен.

– Ничего, я заеду. Сегодня днем?

– Да, конечно.

– Скажи, куда подъехать.

– Я дойду пешком до моста Трейсбридж, это у подножия холма Ашбритл, буду ждать вас там. Вы не перепутаете это место. Его за милю почувствуешь.

– То есть как это?

– Да ладно, не берите в голову…

– Я почувствую это место?

– Не важно…

Последовало молчание. Поллок задумался, прокашлялся и как-то неуверенно предложил:

– В половине второго?

– Идет, – сказал я и повесил трубку.

Я еще немного постоял, послушал пиканье гудков в трубке, а затем перешел дорогу и направился домой. Мама была на кухне, отец – в саду. Я пошел в свою комнату, лег на кровать и уставился в потолок, слушая знакомые, привычные скрипы и постукивания нашего дома. В этих звуках было умиротворение и покой – все, что я любил и к чему привык с детства, и я позволил себе ненадолго раствориться в них. Я чувствовал, что наш дом поддерживает меня, что меня здесь любят, и понял, что тисовое дерево действительно наделило меня частичкой своей силы.

– Да! – сказал я, обращаясь к потолку, и это короткое, емкое слово взлетело вверх, а потом отскочило назад, как резиновый мячик, и отпечаталось у меня на лбу.

Через час я уже стоял на мосту. Река текла медленно и вяло, деревья стояли сплошной стеной. В их листве ворковали дикие голуби, а с полей им в ответ блеяли овцы. Легкий ветерок кружил над кустами, ярко светило солнце, но дух враждебности и злобы, оставленный когда-то колдуньей, не пропал – он висел в воздухе невидимым ледяным туманом. Я постарался найти на мосту участок, где злоба колдуньи не имела силы, где лучи солнца могли беспрепятственно долетать до земли, но не смог.

Тогда я спрятался за стволом дерева и стал ждать. Прилетела сорока, пустоголовая черно-белая брехунья, перепрыгнула с одной ветки на другую, затем обратно, что-то непрерывно стрекоча. Мама всегда велела мне приветствовать сороку, и я задумался: если старинные суеверия – просто отражения наших страхов, то, признав свой страх, не сделаем ли мы суеверия явью? Иногда я удивляюсь мыслям, что родятся у меня в голове. Откуда-то появилась еще одна сорока. Одна – к печали, две – к удаче. Ого, еще одна! Три – к невесте… Как оно там дальше? Восемь – к поцелую, девять – к счастью, десять – спасешься от любой напасти. Я подождал. Но сорок было только три.

Поллок прибыл точно к назначенному времени. Он приехал один. Я вышел из-за дерева и подошел к машине, и на секунду выражение лица у него стало озадаченным. Но удивление сразу сменилось деланным равнодушием. Он перегнулся через пассажирское сиденье, открыл мне дверь и сказал:

– Запрыгивай!

Я так и сделал. Он развернул машину, и мы поехали назад, в сторону поворота на Эппли, а потом через Гринхэм выехали на шоссе. Мы направлялись к холмам Блэкдаунз, но, не доезжая устья высохшего ручья, Поллок съехал с дороги, остановил машину и выключил двигатель.

Пока двигатель, тихо пощелкивая, остывал, Поллок повернулся ко мне и сказал:

– Ну, Эллиот, ты и счастливчик, скажу я тебе!