– Вот именно, Юсси, вот именно… А подумай… ведь слово может служить и дьяволу. Захватывающий рассказ о злодействах, о смерти и распаде.

– Такие книги никто не станет писать.

– Может, и придет такое время… вот этого я и боюсь, Юсси. Время, когда станет чуть не правилом…

– Что? Прославлять зло?

– Да. Представь: книги об убийцах и убийствах, о смерти, о всесилии зла.

– Но…

Я не мог прийти в себя от изумления. Как могут книги быть опасными?

Попытался собраться с мыслями.

– Но… если… если, допустим, в книге описано зло… а потом показано, что и зло можно перехитрить и победить? Мы читаем… вы сказали – роман, читаем и видим воочию, как дьявола побеждают, как он, обессиленный, падает, чтобы никогда не подняться.

– Кто?

– Что – кто?

– Кто побеждает?

– Мы все! Добрые, справедливые люди. Думаю, учитель мог бы написать такую книгу.

– Роман?

– Да… роман на службу добра. Людям это будет на пользу. Мне кажется, книги могут сократить путь к спасению.

Прост уставился на меня. Мне показалось поначалу, что он рассердился. Но нет. О чем-то размышлял.

– Я уже подумывал об этом, Юсси. И не раз. Написать книгу, где добро побеждает зло.

– Ну да… не так, как в жизни.

– Поэтому его и станут читать. Роман о преступниках и преступлениях. Может, ты сам напишешь такой роман?

Я думал, он насмехается, и неуверенно улыбнулся. Но он не смеялся. Положил мне руку на плечо.

– Для начала мне надо научить тебя говорить.

– Я же умею! Говорить-то я умею!

– Нет… ты умеешь болтать. Чесать языком. А говорить – это нечто совсем иное. Говорить… осознавать силу слова, уметь словом смягчить ожесточенное сердце. Вгрызаться в него, в это сердце, преодолевать сопротивление.

– То есть проповедовать?

– На этой неделе у нас будут гости. Братья Юхани и Пекка Рааттамаа и проповедник Пер Нутти. Обязательно послушай, наверняка сможешь многому научиться.

Он плеснул из ковша на подостывшие камни, и нас окружило облако приятного, дремотного тепла. И мимоходом добавил:

– Кстати… ты придешь на допрос вечером?

– Какой допрос? Вы будете экзаменовать по Писанию?

– Нет-нет… Я жду посетителя. Вернее, посетительницу. Должна прийти юная особа по имени Мария.

30

Я устроился на трехногой табуретке в чистой одежде и обливался потом. Может, сауна продолжала действовать, может, что-то еще, но мне приходилось все время вытирать лоб. Мы сидели в кабинете проста и ждали. Он нацепил свои очки со стальными блестящими заушниками и внимательно читал наши записи. Очки сползали на нос, он поправлял их указательным пальцем и все время поглядывал в окно.

В дверь постучали, и я перестал дышать.

– К просту пришли.

А за спиной служанки стояла она. Моя возлюбленная. Вокруг головы ее сиял нимб, а грубые деревенские башмаки едва касались пола. У меня запершило в горле, и я осторожно прокашлялся в кулак – боялся, что она улетит, рассеется, как утренний туман на болоте. Заколеблется, как дым из простовой трубки, поблекнет – и исчезнет. Она глянула, и у меня тут же заболело сердце. Этот взгляд… она посмотрела, будто с картины. Такой же, как у той женщины, играющей на селло. Мне было так страшно, что я даже не мог уловить ее запах… а может, его и не было, запаха, может, она была в другом мире, а оттуда запах сюда не доходил. Ломило пальцы от желания опять обнять ее за талию, опять, как тогда, на танцах, вдохнуть ее целиком и больше никогда не выдыхать. Я еще раз прокашлялся, и в безумной картине появилась прореха: какой еще другой мир? Вот же она, стоит на пороге и водит своими волшебными глазами. С проста на меня и с меня на проста.

– Проходите, проходите. – Учитель показал на пустой стул для посетителей.

Я вскочил, с отвращением чувствуя, как по спине бегут ручейки пота, дождался, пока она сядет, и дрожащей рукой потянулся за бумагой и карандашом. Прост строго распорядился, чтобы я не открывал рот, молчал – разве что он сам что-то у меня спросит.

– Записывай все до мелочи. Пусть тебе покажется неважным – все равно записывай.

Я приготовился записывать.

– Мария, насколько мне известно, работает служанкой? Доит коров?

– Да. – Еле слышный писк.

Она надела все самое лучшее, как если бы собралась на службу в храм. Шея розовая – наверное, долго стояла и оттирала несуществующую грязь. Из-под платка выбилась пара золотых прядей. Я представил, как подхожу к ней и тихонько наматываю эти золотые нити на палец, провожу по ним губами. Мне бы очень хотелось написать что-то о ее несказанной прелести, я даже начал, сам того не подозревая, – но вычеркнул и коряво начертил: «Служанка в коровнике».

– Красивое имя – Мария, – сказал прост.

– Маму тоже зовут Марией.

– Я слышал, Мария очень любит танцевать.

Она украдкой бросила на меня взгляд и сильно покраснела, будто ее накусали комары. Я был вне себя. Теперь она подумает, что это я донес про танцы.

Она промолчала. Сидела с пылающими щеками.

– Ничего плохого в танцах нет, – успокоил ее прост. – Мария, наверное, решила, что я осуждаю танцы? Знаю, знаю – ходят слухи о моих строгих правилах, но могу признаться: в молодости я тоже очень любил танцы.

Я не поверил своим ушам. Неужели этот согбенный годами старик может пройтись в вальсе? Наверняка привирает.

– Но нельзя забывать и про опасности, – поспешил прост приземлить свое мечтательное признание. – Танцы могут вызывать плотские желания. И жарко, как в сауне. Иногда хочется прохладиться, правда?

Она попыталась кивнуть, но отсюда, в полупрофиль, я видел, как напряжена ее шея. Кивнуть не вышло, она скорее дернулась, как от удара. Прост, полуприкрыв глаза, ждал ответа. «Как в сауне», – судорожно записал я.

– А после танцев? Когда начали расходиться?

– Что?

– Мария была одна?

– Одна, – ответила она быстро.

Чересчур быстро. Прост сложил кончики пальцев обеих рук, получилось что-то вроде клетки. Наверное, подражал кому-то из университетских профессоров.

– Значит, никто не провожал Марию с танцев?

– Нет… никто.

«Никто не провожал», – записал я дрожащей рукой.

– И из девушек никто?

– Не-а.

– Вы совершенно уверены?

Она судорожно сглотнула и, мучительно покраснев, хотя краснеть уже было некуда, кивнула – да, уверена. Я еле удержался, чтобы не закричать на учителя: хватит ее мучить!