– У меня и того нет, – вздыхала Анна.

Репетировали «Царя Кандавла», балет столь же древний, как те, о ком в нем рассказывалось. В Мариинском его поставили почти полвека назад, несколько раз восстанавливали; в последний – два года назад для Кшесинской. И вот теперь прима с барского плеча отдала роль Павловой. Почему, ведь самой танцевать нечего? Анна больше не верила ни в какое благородство и благожелательность.

Но роль взяла, не стоять же у воды?

Анна увидела эту газету, словно случайно оброненную кем-то на видном месте, не сразу. А когда прочитала заголовок короткого сообщения из светских новостей, поняла, что оставили не зря. Черным по белому написано о том, что завзятый балетоман барон Виктор Дандре намерен жениться на… родственнице генерала Безобразова!

Мало ли какие глупости не напишут?

И когда газета попала на глаза еще раз, тоже лишь отшвырнула.

Но в третий раз очередной подробный отчет о намерениях Виктора обнаружился на столике в гримерке. Анна прочитала, усмехнулась и подала прислуге:

– Еще раз увижу, будешь уволена!

В театре сдержалась, но дома Виктору пришлось держать ответ.

– Аннушка, мало ли что не напишут? Меня «женили» уже десяток раз.

– Так это неправда?

Дандре попытался отшутиться:

– Дорогая, ты же знаешь: я потомственный холостяк. Никто из моих предков не только не был женат, но и детей не имел.

Павлова шутку продолжила, но по-своему, положила ему руки на плечи и посмотрела в глаза:

– Но ведь всегда кто-то бывает первым.

На мгновение Виктор смутился, но тут же взял себя в руки, склонился над ее рукой в поцелуе:

– Едва ли я гожусь в пионеры, порода не та.

Разговора не получилось, но Анну обнадежило уже то, что и отказа не было. Главное – Дандре не собирался жениться ни на какой Безобразовой.

Но едва ли бы что-то сдвинулось с места, не будь этой самой «Жар-птицы».

Теляковский хитро использовал запал Фокина: закрывал глаза на его благотворительные спектакли, которые Михаил ставил то и дело (вообще-то остальным всякое участие в таких выступлениях запрещалось не из меркантильных интересов директора, а потому, что сказывались больными, пропускали спектакли в театре, а в это время играли на стороне), а потом, убедившись, что Фокину опять удалось создать шедевр, приглашал перенести спектакль в Мариинский.

Так в Мариинском появились «Эвника», «Египетские ночи», «Жар-птица» и многое другое.

«Жар-птицу» Фокин с Дягилевым готовили так, словно этот спектакль решал их судьбу. Стравинский писал музыку частями, партитура тут же попадала к Фокину, и Михаил ставил отрывок. Павловой это не нравилось категорически.

– Как можно репетировать спектакль, у которого есть только отрывки?

Она не отказывалась от роли, но и не проявляла энтузиазма. Не будь Фокин так занят постановкой и собственными репетициями (он танцевал Ивана), заметил бы изменения у подруги, но всем не до Анны.

Всем, даже Дандре, которого словно что-то снедало.

Что она должна была думать? Все же женится, но боится ей сказать, чтобы не устроила скандал?

В Мариинском спектаклей для нее просто не было, танцевать давно заезженное могла начинающая Павлова, для которой все внове, каждая роль находка и открытие. Павлова, у которой за плечами такой успех и уже европейская слава, больше не желала подбирать роли за Кшесинской.

Отношения с Дандре были странными, половинчатыми.

У Дягилева места тоже не находилось, во всяком случае, такого, на какое Анна рассчитывала.

Сколько можно проходить экзерсис в белом репетиционном зале в одиночестве?

Павлова заставляла себя работать, понимая, что терять форму нельзя ни при каких обстоятельствах. Семь потов сходило каждый день, но мышцы оставались послушными.

В тот день, приседая в плие, она вдруг подумала, почему Кшесинская может позволить себе участвовать всего в нескольких спектаклях в год по выбору, а она, Павлова, нет? Давно прошло время, когда Матильда Феликсовна была единственной звездой, сейчас Анна Павлова куда известней и в России, и за границей.

На глаза снова попала телеграмма с предложением гастролей в Америке, директор «Метрополитен-опера» Отто Канн напоминал о себе в преддверии будущего летнего сезона.

На следующий день директор императорских театров Теляковский потерял дар речи, читая просьбу балерины Анны Павловой о предоставлении ей права танцевать в избранных спектаклях и только в определенные месяцы. Просьба была куда больше похожа на ультиматум, мол, в противном случае…

Павлова забыла, что Теляковского такой кавалерийской атакой не проймешь, он сам отставной полковник. Требовать отпуск, когда вздумается? Что эти примы себе позволяют? Одна уезжает, когда вздумается, теперь и вторая туда же? Скоро каждая решит, что можно ставить дирекции свои условия, им только дай слабину!..

Теляковский возмущался справедливо, стоило ему в чем-то уступить одной прелестнице, как начинали требовать такого же остальные. Пока никто не покушался только на право Матильды Феликсовны выступать три месяца в году и выбирать себе роли. Просто все помнили, кем даровано ей такое право.

И вот теперь Павлова именно на это пыталась покуситься.

Теляковский сказал нет.

Анна дара речи не потеряла, напротив, обрела, и на повышенных тонах.

– Мне нечего танцевать! Я просто уеду, и вы не сможете запретить!

Больше всего Теляковский ненавидел, когда ему ставили условия, да еще и таким тоном. Возможно, попроси она спокойно, нашел бы способ помочь, но Павлова требовала, причем того, что требовать права не имела.

– Нет новых спектаклей – танцуйте в старых. Раньше вы танцевали предложенные партии и не считали это зазорным. А уедете – будете платить неустойку.

– Вот еще! Какую?

Теляковскому удалось сдержать смех. Тоже мне бунтарша, сейчас назовет сумму, и весь бунт закончится. Но не усмехнуться не удалось, Павлова заметила, а потому, услышав огромную сумму (прописанную в контракте с ней) – двадцать одна тысяча рублей, – бунтовать не прекратила, напротив, усмехнулась:

– Заплачу! Если вы, конечно, докажите, что должна.

Глядя ей вслед, Теляковский усмехнулся: надеется на Дандре. Но у барона не так хороши дела, родительское состояние давно потрачено, а жить скромно Виктор Эмильевич не умел никогда.

Директору вовсе не хотелось ни досаждать Павловой, ни требовать с нее штрафных выплат, он хотел одного – заставить строптивую приму работать в театре серьезно, не уподобляясь капризам других. И чувствовал, что не получится.

– А жаль…

Анна приехала домой, полыхая от гнева.