Во время Второй мировой войны американец голландского происхождения Николас Джон Спайкмен (1893–1943) предлагает новый взгляд на баланс сил в мире, критикуя Маккиндера и обеспечивая американских наблюдателей последующих лет необходимым материалом для теоретизации холодной войны, которая на протяжении более чем четырех десятилетий сделает противниками США и СССР. Профессор международных отношений, а затем директор Института международных исследований Йельского университета, Спайкмен излагает свои взгляды в книге «Американская стратегия в мировой политике. Соединенные Штаты и баланс сил», опубликованной в 1942 г., и в «Географии мира», напечатанной в 1944 г., через год после смерти автора. Он отрицает противостояние между континентальными и морскими державами как основу геополитической борьбы, отталкиваясь от фактов заключения союза между Россией и Великобританией в 1914 г. или между СССР и США с 1941 по 1945 г. Он считает устаревшей идею heartland’а – из-за появления новых разработок в области ведения воздушной войны. В противовес этой концепции он настаивает на преимуществах rimland (дуговой земли) – района, находящегося между heartland и примыкающими к ней морями. Именно rimland становится для Спайкмена той осевой зоной, которая ранее была названа Маккиндером heartland. Согласно Спайкмену, тот, кто «управляет rimland, управляет Евразией, а тот, кто управляет Евразией, держит в своих руках судьбу мира». Rimland представляет собой дугу, образованную территориями более значимыми, чем inner crescent Маккиндера. Помимо Западной Европы после Второй мировой войны к ним относятся Греция, Турция, Иран, а также – в Азии – Корея, Вьетнам и Япония. Именно основываясь на подобном анализе, Спайкмен вместе с Джорджем Кеннаном и президентом Трумэном выдвигает доктрину containment[103]советского режима, вышедшего победителем из противостояния с Германией и опирающегося на коммунистические партии, основанные во многих государствах; после создания восточноевропейского щита и «отпадения» в 1949 г. Китая СССР демонстрирует устойчивую динамику развития. Американская «пактомания» последующих лет, самым очевидным образом направленная против Советского Союза, – создание ОАГ (Организации американских государств), Атлантического альянса, заключение АНЗЮС (договора о безопасности между Австралией, Новой Зеландией и США), японо-американского договора, создание СЕАТО (Организации договора Юго-Восточной Азии) и СЕНТО (Организации Центрального договора) – свидетельствует о желании контролировать окраины евразийского континента в целях противодействия СССР, тогда как Сталин, прежде всего заинтересованный в создании восточноевропейского щита или – ценой локальных успехов, например в Иране, – преследовавший цель осуществить проект мирового господства, не имел для этого достаточных средств. Заботясь о протяженности границ, он в большей степени стремился к завоеваниям, чем к поощрению коммунистических революций в Греции, Италии или Франции. Тем самым он опровергал тезис Спайкмена, утверждавшего, что «в мирное время, как и во время войны, основной целью США должно стать предотвращение объединения держав Старого Света в коалицию, противоречащую их собственным интересам».

Французский адмирал Рауль Кастекс (1878–1968), автор «Стратегических теорий» (1937), известен в основном своими размышлениями, связанными с судьбой колониальной французской империи и новыми условиями, сложившимися благодаря механизации войск, развитию военно-воздушных сил и глобализации конфликтов, однако он в равной степени интересовался Россией и ее местом в европейской и мировой истории. Как подчеркивает его биограф Эрве Куто-Бегари[104], «видение Кастексом истории – и это не должно нас удивлять – строится на реалистической концепции международных отношений. Идеология не имеет никакого значения, и, какой бы ни была власть, страны станут проводить одну и ту же политику; самый мощный побудительный механизм для них – национализм, и власть спонтанно стремится к тому, чтобы стать империалистической, иными словами, стремиться к внешней экспансии, не считаясь с принципами внутренней политики. Члены французского Конвента всеми силами проводили прежнюю политику бывшей монархии, заключили, размахивая условиями Вестфальского мирного договора, Базельский мир, словно воскрешая тень Ришелье. Очевидно также, что Советы продолжают светскую политику царей; большевики и прежние ортодоксы объединяются в стремлении к славизму, в целом выходящему… за пределы национализма и империализма. Идеология здесь становится обыкновенным стимулятором и особенно ширмой для масс, отлично годящейся для использования как внутри страны, так и за ее пределами. Как когда-то религия, идеология соответствует национальной политике, однако, когда она вступает в конфликт с ней, она уступает место стратегическим императивам, германо-советский пакт 1939 г. – яркий тому пример».

Помимо этих представлений о российской преемственности, преодолевающей случайности внутренних политических и социальных перемен, Кастекс применяет к России теорию «возмутителя», которую поясняет в своей «Стратегической смеси»: «В каждом столетии (или в чуть меньший период времени) мы видим присутствие “возмутителя”: существуют развитые, процветающие державы, истекающие соком амбиций, желающие править всеми остальными… Этот “возмутитель”, опираясь на свои преимущества – всевозможные ресурсы, политику, силу оружия, – открыто заявляет о своей цели поглотить или сокрушить соседей, ввязываясь в ожесточенную борьбу с другими странами. Этот “возмутитель” может регулярно действовать подобным образом, если это вписывается в традиционную политику экспансии; примером служит Франция Людовика XIV». Также существуют и «нерегулярные» возмутители – те, кто пережил внутреннюю революцию и обратился к внешним авантюрам; в качестве примера Кастекс называет революционную Францию в период ее борьбы с объединившимися против нее европейскими монархиями, гитлеровскую Германию, фашистскую Италию и Советскую Россию. Борьба против режима-«возмутителя» идет непрерывно, поскольку победа над одним из очередных подобных режимов может привести к тому, что его место занимает его бывший противник. Поражение Наполеона порождает стремление к единству Германии, вскоре обрамленное прусским милитаризмом; точно так же победа Красной армии над фашистским рейхом превращает Советскую Россию в новую опасность для Европы. Другая принципиальная мысль Кастекса связана с тем, что России отведена роль аванпоста, стоящего на пути «усиливающейся» Азии; это усиление началось в результате победы Японии в 1905 г., и, без сомнения, ему способствует взаимное истощение европейских держав, втянувшихся в Первую мировую войну.

В то же самое время он считает, что «правильная» власть могла бы привести Россию к победе в войне, однако не забывает об опасности, которую в этом случае могла бы представлять Российская империя, если бы в 1915 или 1916 г. ее неисчерпаемые средства способствовали победе Антанты. Он радуется тому, что произошло бы в противном случае: «Наоборот, Россия, в течение трех лет игравшая чрезвычайно важную роль, сковывая и изматывая германские войска, смогла бы вовремя исчезнуть – безболезненно для нас, и ее место заняли бы Соединенные Штаты. Последние, в свою очередь, сумели бы существенно помочь нам, не имея времени стать чересчур влиятельным государством. Оба колосса оказались бы использованными, а затем свергнутыми в нужный момент – когда они стали бы мешать нам и сделались опасными для нас. Мы, западноевропейцы, избежали берлинского ига, однако – что еще важнее – вместе с тем ига Москвы и Вашингтона. Возблагодарим Провидение, задумаемся над тем, о чем оно предупреждает нас, и насладимся появившейся у нас передышкой». Несмотря на большевистскую революцию, Кастекс продолжает отводить России роль щита против усиливающейся Азии во главе с Японией, которая, как он опасается, может наложить руку на Китай. Потенциальный «возмутитель», новая Россия, может превратиться в один из элементов сопротивления: «Она должна обороняться и взять на себя, учитывая ее силу, роль защитницы европейской цивилизации, став европейским аванпостом на пути Азии, как в доброе старое царское время… имея тесные связи и даже заключив союз с державами, заинтересованными, как и она, в том, чтобы управлять “желтыми”». Он развивает эти взгляды в приложении к книге, озаглавленном «От Чингисхана до Сталина», которым он дополняет II том «Стратегических теорий» («Стратегический маневр»). В 1950-е гг. он возвращается к этой теме и в статье, опубликованной в феврале 1955 г. в «Журнале национальной обороны» и названной «Москва – оплот Запада?», роль азиатского врага отводит уже не Японии, а маоистскому Китаю, который, однако, еще не отделился от СССР. В своем видении России на протяжении XX в. он считает переломным моментом ее истории не Октябрьскую революцию 1917 г., а проигрыш в сражении с японцами возле острова Цусима весной 1905 г. Все еще надеясь в 1960 г. на неизбежное и благополучное примирение «белых людей», то есть русских и западноевропейцев, Кастекс тем не менее воспринимает СССР в качестве «возмутителя» и упрекает американцев за их отказ признать коммунистический Китай, считая, что подобное признание могло бы превратить Китай в «союзника океанских наций». Размышления Кастекса о России не лишены предубеждений и противоречий, поскольку, с одной стороны, он призывает к созданию союза «белых людей» против Азии и мощных резервов, которыми тот смог бы располагать, а с другой стороны, констатирует, опираясь на стратегический подход, что та же Россия становится после Второй мировой войны главным «возмутителем». Концепция, которую он развивает на протяжении всей своей карьеры аналитика и наблюдателя за мировыми процессами, глубоко оригинальна, несмотря на то что в то время она не получила должного внимания.