Он провел пальцами по соску и почувствовал, как он напрягся и затвердел, словно жемчужина. Его губы прижались к соску в страстном поцелуе.

Она издала какой-то горловой звук. Спина ее выгнулась еще сильнее, предлагая грудь. Он остановился, не отнимая язык от соска и дрожа от напряжения в результате такого самоограничения.

— Джастин?

Она запустила пальцы в его шевелюру, заставляя его наклониться и продолжать целовать ее. Она не могла говорить. Вместо слов из горла вырывались лишь судорожные вздохи.

Да что там говорить! Она даже телом своим не могла больше управлять. Он сам перемещал ее тело, которое становилось то безжизненным, то возбужденным, то беспокойным, то вялым, открываясь для все новых и новых наслаждений. И вдруг неожиданно такие великолепные поцелуи прекратились.

Она открыла глаза и увидела, что он расстегивает маленькие жемчужные пуговки на ее сорочке. Его загорелая, такая мужская рука резко контрастировала с белизной ее кожи. Его взгляд был сосредоточен на ее теле, которое он пытался оголить…

Ее тело. Ее маленькое, тощенькое, недоразвитое тело.

Сквозь дымку чувственных наслаждений до сознания добралась первая волна паники. Отыскав его запястья, она сжала их, не позволяя ему раздевать ее. Он встретился с ней взглядом и понимающе кивнул.

Она права, что запаниковала. Он пришел в себя. Такой мужчина, как он, ожидает, наверное, большего. Большего опыта. Чего-то более изысканного. Более женственного. И крылышки, которые, как ей показалось, расправились за ее спиной, вновь сложились, обратив ее в темный маленький комочек.

— Конечно, вы правы, — пробормотал он, старательно водворяя на место полы ее лифа. — Вы, должно быть, считаете меня последним мерзавцем. Извините.

Он поднял ее на ноги, отступил на шаг и отвернулся.

— Вы сможете простить меня? — спросил он, тяжело дыша. — И будете ли вы снова чувствовать себя в безопасности рядом со мной? Нет. Разумеется, нет. Что за глупый вопрос.

Он прошелся взад-вперед по неровному каменному полу, отбрасывая тень на покрытую плесенью дальнюю стену.

— А если я пообещаю никогда больше не прикасаться к вам?.. — осведомился он. — Я бы уехал, клянусь вам, я бы уехал. Но если бы только я мог объяснить вам…

— Я понимаю, — ответила она. Ее голос звучал так разумно, так спокойно, несмотря на то что внутри ее все дрожало.

Он остановился и взглянул на нее.

— Понимаете?

— Конечно. Вы же говорили мне, что перевоспитались.

Он наморщил лоб в полном недоумении.

— Какое отношение имеет мое перевоспитание ко всему произошедшему?

Она попыталась застегнуть пуговицы, пальцы не слушались. Но по крайней мере голосом своим она пока владела.

— Ну что ж, наверное, вы действительно потеряли голову.

— Боже милосердный! — Его губы тронула саркастическая улыбка. — Пожалуй, можно и так сказать. Но меня подобное не оправдывает.

— Не оправдывает. Но объясняет. Наверное, похоже на пристрастие к опиуму у наркомана.

Он стоял, не двигаясь и пока ничего не понимая.

— Я хочу сказать, что бабник, наверное, сходен с наркоманом, — пояснила она.

— Не возьму в толк, о чем вы говорите?

— О вашем перевоспитании. Вы действительно перевоспитались, я верю вам. Думаю, что вы давно перевоспитались, что подтверждается вашим поведением до нынешнего случая. Я имею в виду то, что произошло здесь за последние несколько минут.

Эвелина все острее ощущала, что, хотя голос свой она контролировала, сами слова ей как будто не подчинялись. Казалось, она не могла остановиться.

— Я хочу сказать, что, имея такую склонность, вы, наверное, не утрачиваете ее, если надолго оставляете ее без утоления? — упрямо продолжала она свои абсолютно дурацкие рассуждения. — Думаю, как езда на велосипеде. Заключаете женщину в объятия — и вся прежняя магия возвращается. Я теперь хорошо понимаю, почему вы пользовались таким успехом, — подытожила она.

— Может быть, вы сошли с ума? — спросил он.

— Нет. Я так не думаю, — честно ответила она. — Я просто пыталась убедить вас, что знаю, что мне нечего бояться вас и что произошедший… эпизод является чистой случайностью и вы не допустите… — Господи, она сейчас расплачется! Она закусила губу и заморгала, как летучая мышь, ослепленная лучом света. И куда девались ее проклятые очки? Наверное, они соскользнули, когда они… Но она без них чувствует себя голой! А! Вот они. Валяются на полу. Она подняла очки и водрузила их на нос. И сразу почувствовала себя лучше. Более защищенной.

Почему он смотрит на нее так сердито?

— Ну так вот, — напряженно продолжала она, — я думаю, что секс похож на наркотик. — Он что-то прорычал, но она не обратила внимания. — Ведь наркоману было бы трудно устоять, если бы представился любой шанс удовлетворить свое порочное пристрастие. Особенно после долгого воздержания.

— Любой шанс? Даже если это вы? — сухо спросил он. Она побледнела, но продолжала упрямо гнуть свою линию:

— Ну конечно. Даже если это я.

Он наклонился вперед. И она едва удержалась, чтобы не отпрянуть назад. Он был в ярости. За последние полчаса она сделала так много открытий. Во-первых, она увидела, как он рассердился, причем не один раз, а дважды, теперь она видит, что он просто рассвирепел.

Он стоял в ярде от нее, сжимая и разжимая кулаки.

— Но вы несете какой-то бред сумасшедшего!

Она судорожно глотнула воздух. Он схватил ее за предплечья, приподнял над полом и прижал к себе.

— Я потерял голову, потому что хочу тебя. Тебя, Эвелину Каммингс-Уайт. Я хочу заняться с тобой любовью, хочу почувствовать тебя под собой, каждый нежный, гибкий дюйм твоего тела. Я хочу почувствовать твое голое тело своей рукой, своими губами, своей плотью. Хочу испробовать тебя на вкус, хочу овладеть тобой!

Не следовало ему говорить ей такие слова! Потому что ее охватило не только смятение, но и страстное желание. Она ему поверила. Ее изумление превратилось вдруг в восхитительное ощущение собственной силы. Он хочет ее. Настолько, что потерял голову.

Впервые в жизни Эвелина почувствовала себя восхитительно женственной — женщиной до мозга костей. И впервые в жизни она не стала критически оценивать свою реакцию, а просто подчинилась ей. Она решительно подняла руки и прижалась к его груди, ощущая ладонями удары его сердца. Она, именно она заставила его сердце биться так гулко.

Очень довольная собой, она заглянула ему в глаза из-под густых ресниц.

— Правда? — спросила она.

— Что — правда?

— Правда, что ты хочешь меня?