Болтал Яшка о том, о сём, а башка была занята другим.

Странно как-то оно всё было. И внезапная богомольность Боха, и татары со своим гостеприимством. А странностей Шельма не любил.

И сделал он вот что. Достал из-за пазухи малый плоский бурдючок. Там – крепкая чухонская брага, которая хороша, если простыл и надо обогреться. Угостил хозяев. Чухонская брага – не татарская молочная ерунда, а ордынцы на хмель некрепки. Получаса не прошло, а оба нукера, вылакав питье, уже храпели на войлоке. Нет у степного народа привычки к настоящему напитку.

Выскользнул Яшка наружу, подполз на четвереньках к белой кибитке. Распластался на земле, навострил слух.

Ничего внутри не молились, а разговаривали, по-татарски. От первой же фразы Шельму кинуло в холод.

– …Желтоглазый хитер и ловок, однако далеко вперед видеть не способен, – говорил мурза.

Это же у меня глаза желтые, вздрогнул Яшка. С кем он про меня? Зачем? Почему? Что я такое рядом с превеликим мурзой? И где Бох, там иль нет?

Дальше пошло непонятное.

– …Он привык доверяться моему совету, и будет делать, как я скажу. Поэтому его надо поддерживать. Хромой – сам себе голова, ничьих советов не слушает, однако с ним мы договоримся. Он понимает выгоду и, если можно получить ее без войны, за меч не возьмется. Самый опасный для торговли Тешлек. Задирист, упрям и любит звон стали.

«Хромой» – похоже, самаркандский властитель Тимур, начал соображать Яшка. «Тешлек» – турецкая порода ухватистых псов, которые если во что вцепятся своими зубищами, нипочем не отпустят. Должно быть, речь о свирепом Тохтамыше, хане Синей Орды. Тогда «желтоглазый» – никакой не Яшка, а Мамай, боле некому.

И сразу полегчало.

Но в следующий миг Шельма опять дернулся.

– Тешлек – природный «князь войны», вроде английского Черного Принца, который наконец покинул землю и теперь горит в аду.

Сказано это было с отвращением – голосом Боха, и притом по-татарски!

– Мы поможем Желтоглазому заключить равноправный союз с Хромцом, – проговорил Шариф-мурза. – Вместе они раздавят Тешлека с двух сторон. И тогда всё получится, как ты хочешь. В Великой Степи установится прочный мир. Обещаю тебе это, чтоб мне не насмешить Аллаха. Но сначала, конечно, понадобится маленькая война. Нужно помочь моему Желтоглазому навести порядок в его русских владениях, иначе Хромец не захочет считать его ровней и не отдаст дочь. Ибо что это за правитель, который не может собрать дань с половины собственных земель? Московский эмир обнаглел, его придется проучить. Ничего. Желтоглазый собрал большое войско и сговорился с литовским ханом Ягайлой. Тому Москва тоже, как кость в горле. Война будет недолгой.

Бох со вздохом молвил:

– Не люблю я войн, но эта в самом деле неизбежна. А всё, что неизбежно, является благом. Даже если это война. Ты видел силу моих бомбаст. Они могут стрелять и большими железными ядрами, которые проломят стены московской цитадели. Без моих пушек твой Желтоглазый каменную крепость не возьмет.

– С пушками ясно. – Мурза хлюпнул – видно, отпил кумыса или еще чего. – А теперь скажи, чтоб мне не насмешить Аллаха, привез ли ты новые зеленые стекла, как я просил? С тех пор, как старые разбились, я вынужден ходить, как дурень, с зеленой тряпкой на лице. Через шелк мало что видно, но очень уж глаза болят от яркого света. Правда, мне теперь ни на что не хочется смотреть. Я всё на свете уже видел.

– Ты состарился, Шариф, – добродушно заметил купец. – А мне по-прежнему всё интересно.

Мурза хихикнул.

– Помнится, ты говорил, что стареть и умнеть – одно и то же. Значит, я стал умнее тебя, чтоб мне не насмешить Аллаха.

– Всё та же присказка. – Шлепок, будто ладонь хлопнула по плечу. – А если Аллах любит, когда его смешат?

Оба хохотнули. Что-то зашуршало, звякнуло.

– Держи, слепая курица. Вот тебе очки с зелеными стеклами, взамен старых. А вот еще одни.

– …Зачем они мне? В них прозрачные стекла.

– А ты надень.

Яшке стало невыносимо любопытно, что это они там рассматривают? Он осторожно приподнял нижний край шатра, пристроился подглядеть.

Приятели – а судя по беседе, Бох с мурзой были именно приятелями, причем старинными, – сидели друг напротив друга, у низкого столика со снедью. Татарин вертел в руках штуковину: причудливо изогнутая золотая проволока, и в нее вставлены два малых круглых стеклышка. Нацепил на нос, удивленно крякнул.

– Новинка, – сказал Бох. – Флорентийская.

– Давно я так ясно не видел! – вскричал Шариф-мурза. – Неужто и читать смогу?

Он взялся за витой шнур, что висел у него через плечо, и вытянул из-под мышки сверкающую золотом табличку. Прочел:

– «Силою Вечного Неба, покровительством Великого Могущества. Кто посмеет отнестись без благоговения к носителю сего знака, тот навлечет на себя гнев Гияс-ад-дин Мухаммед-Булак-хана и кару Всевышнего». Читаю, читаю, чтоб мне не насмешить Аллаха!

Это у него ханская пайцза, самого высшего ранга, понял Шельма. Перед такой все в Орде склоняются. Интересно. Но во стократ интереснее, конечно, было то, что они с Бохом друзья и что немец, хитрован, отлично знает татарский.

– Кстати о хане Мухаммед-Булаке. – Шариф отложил волшебные стекла. – Ты привез, что он заказал?

– Конечно. Безделица обошлась мне в сорок раз дороже, чем бомбасты. Но я рассчитываю выручить за нее втрое. Получилось очень красиво. Хочешь посмотреть?

– Если ему понравится – заплатит, сколько запросишь. А смотреть я не хочу, – равнодушно ответил татарин. – Видимая глазу красота меня больше не радует, чтоб мне не насмешить Аллаха… Помнишь, как мы с тобой в Иерусалиме были на диспуте ученых раввинов, и мудрый Аарон Бен-Эзра сказал: «Когда во мне иссякнет любопытство, я пойму, что пора умирать». Вот и мне, наверное, пора.

– А мудрый Исайя Бен-Акива ему ответил, – подхватил Бох: – «Ты забыл, что самое любопытное начнется после смерти»… Нет, по-еврейски это звучало лучше.

И они перешли на язык, не известный Шельме. Оба оживились, засмеялись и дальше говорили уже на этом кудахтающем наречии.

Но Яшка все равно перестал вслушиваться. Он думал: а сколько стоили бомбасты? Поди, недешево. Что же за сокровище может обойтись в сорок раз дороже? И, главное, где оно? За время пути вроде весь груз перерыл, и не один раз. Ничего такого нету – ни ларца, ни сундука.

Пришел в голову и другой вопрос – попроще, но тоже заковыристый.

Если Бох говорит по-татарски, зачем потащил к мурзе толмача? Уж не затем ли, чтобы увести из лагеря?

А коли так, именно там, в лагере, Яшке и надлежало сейчас находиться.