Девять (или десять?) лет не видеться с отцом, а потом примчаться по первому зову и не покидать его до самого последнего вздоха. Вряд ли это было легко. Дочь, старшая из детей, не справилась. Даже пробовать не стала. А этот лживый распутный гаденыш, прикидывающийся зачарованным принцем, просто взял и сделал то единственное, что было нужно. А Герман? Оценил ли он всю парадоксальность ситуации? Благополучная дочь, сидящая внизу, в вестибюле, в компании своего мужа, ответственного работника и примерного семьянина (оба исключительно приличные люди), и блудный сын, припавший к смертному одру... Интересно, что Грэм ни разу не упомянул о своих больничных бдениях. Хорошо бы вывести его на эту тему, разговорить, расспросить. Но как задать вопрос, чтобы услышать правду?

Риту не оставляло ощущение, что в свое время она упустила что-то очень важное. Важное не только для Ольги или Грэма, но и для нее самой. Упущенные возможности, ушедшие поезда – знакомая картина! Но с какой стати ей, девчонке двенадцати или пятнадцати лет, присматриваться к родителям своей школьной подруги? Ладно еще к матери, но к отцу...

– Между тобой и Германом тоже не было особой близости, да?

– У него вообще не было близких людей, – вдруг выпалила Ольга, поразив Риту до глубины души. – Он никого к себе не подпускал. Даже с мамой они... ну, ты помнишь.

Ольгины слезы в школьном туалете... материнские тайные страхи, высказанные девочкой-подростком: «Вдруг он уйдет? На что мы будем жить?..» Жгучая обида на весь белый свет: «Кто-то посмел покуситься на мое безоблачное существование...» Надежда подозревала, что Герман ей изменяет, и никогда не ложилась спать, не дождавшись его и не обнюхав тщательно всю его одежду, пока он, не опускаясь до бессмысленных пререканий, спокойно принимал душ.

«Об этом мы говорить не будем».

Поймать его с поличным было невозможно. Рожденный под знаком Скорпиона, он был скорпионом до мозга костей. Его великолепное самообладание, равно как и умение заметать следы, доводило Надежду чуть ли не до помешательства. Для того чтобы сбросить это колоссальное нервное напряжение, ей требовалось по крайней мере раз в месяц устроить сцену из итальянской жизни. Однажды, когда она особенно разошлась, Ольга услышала из своей комнаты звук пощечины, а затем голос отца: «Я мог бы уйти уже тысячу раз, но не ушел. Тебе это ни о чем не говорит?» Кто кому врезал для ума? Это осталось загадкой. Но истерика прекратилась.

Возможно, Герман был изрядной скотиной, но Рита считала, что его можно понять. Родив сначала дочь, а затем сына, его жена перестала быть той женщиной, на которой он женился, и превратилась в какого-то кошмарного бегемота. И если поначалу она еще пыталась с этим бороться, то, убедившись, что для достижения цели придется приложить гораздо больше усилий, чем хотелось бы, окончательно опустила руки и уже без зазрения совести баловала себя плюшками, пирожками и шоколадным мороженым. Герман перестал брать ее с собой на корпоративные вечеринки. Потом вообще куда-либо, где их могли увидеть вместе. Это был тяжелый удар. Но когда Надежда потребовала восстановления своих законных прав, то услышала много такого, до чего в принципе можно было дойти своим умом.

Герман отказывался любить и уважать женщину, которая так себя запустила. «Почему, скажи на милость, ты весишь сто двадцать кило? – вопрошал он с презрением, от которого на глаза Надежды сами собой наворачивались слезы, тем более что весила она не сто двадцать кило, а всего-навсего девяносто пять. – У тебя что, зеркала нет?»

«Свинья! – верещала Надежда. – Я испортила фигуру, вынашивая твоих детей!»

«Неужели? Почему же с другими ничего подобного не происходит? Посмотри на своих подруг. Алка не вылезает из тренажерного зала, Тонька вечно сидит на каких-то диетах, и только ты каждый месяц заявляешь, что тебе нужна новая юбка, и не потому, что старые вышли из моды, а потому, что они уже не налезают на твою задницу».

После этих слов Надежда окончательно перестала себя контролировать и завыла в голос как деревенская баба. «Аааа! – голосила она, забыв о том, что в соседних комнатах спят дети. – Сволочь!.. Я жизнь свою загубила... ради тебя... всю свою молодость... Аааа!..»

Ольге стало страшно, она забилась с головой под одеяло и крепко зажала пальцами уши. Несмотря на любовь к матери, ей все же казалось, что в данной конкретной ситуации та ведет себя как полная дура. Минут через пять хлопнула дверь. Герман ушел.

Как после таких скандалов им удавалось помириться? Кто делал первый шаг? Рита не знала, удастся ли это выяснить. Разве что Ольга припомнит еще какие-нибудь подробности или Грэм соизволит кинуть очередную подачку: полузабытую фразу, незначительный на первый взгляд эпизод... С неизменным прищуром и лицом древнегреческого бога Герман казался человеком высокомерным, холодным. Но кто теперь скажет, так ли это было на самом деле?

Потом она еще не раз задаст себе вопрос: а не тогда ли, теплым осенним днем в тиши Долгопрудненского кладбища, у нее впервые возникла уверенность – не подозрение, а именно уверенность! – что вся ее работа с Грэмом пойдет прахом? Безнравственный, самовлюбленный, артистичный... Кто в силах совладать с этаким чудовищем? Разве что Циммерман. И она, не сумев сделать выбор между любовником и пациентом, кинется к своему старому учителю. Тот будет топорщить свои эйнштейновские усы, смотреть на нее с гневом и изумлением, как на трехлетнего ребенка, который опять наделал в штанишки, сварливо напоминать о ее прежних успехах... но в конце концов согласится побеседовать с Грэмом – хотя бы для того, чтобы понять, кто же виновник неудачи, врач или пациент.

Ох, и достанется же ей после этой встречи!..

«Вы, деточка, забыли одно из основных правил анализа: не начинать интерпретаций до тех пор, пока не удастся полностью преодолеть сопротивление характера. Ваш пациент демонстрирует сильнейшее сопротивление, причем оно принимает у него форму готовности к сотрудничеству. Он ведет себя дружелюбно, предоставляет массу инфантильного материала, но для него анализ – не более чем игра. Он наблюдает за аналитиком и внутренне даже посмеивается над ним».

«Да, я заметила, броневая защита у него очень сильна».

«Броневая защита или характерологический панцирь как привычный для личности способ реагирования на требования внешнего мира может быть более подвижным или менее подвижным, вы знаете это не хуже меня. В данном случае мы имеем дело с давным-давно затвердевшей структурой в глубине личности. Вам потребуется терпение».

Учитель и ученица войдут в раж, забегают по кабинету, заспорят, перебивая друг друга, – проведут таким образом почти два часа, прежде чем Рита решится сделать сенсационное признание и услышит в ответ: «Вы допустили контрперенос. Это грубейшая ошибка для аналитика вашего уровня. Я считаю, что в данном случае продолжение терапии вряд ли возможно».

Но это все потом, потом! А пока...

Рука Грэма, играющая ее волосами, накручивающая на палец длинный локон. Тихий голос, произносящий слова любви. Что он говорит? Не важно, если глаза его при этом сияют как шлифованные агаты. В постели он становился совершенно другим, не таким, как на улице, в кабинете психоаналитика, в музее, в магазине, в ресторане. Скидывая с себя одежду, он скидывал все, чем к тридцати годам обычно бывает обременен среднестатистический житель мегаполиса, и представал перед ней во всем блеске своих пороков и извращений. Его бесстыдство восхищало и ужасало. Но как любовник он был вне конкуренции.