Сейчас я твердо знал, что иду туда, куда наметил. И знал, что в общем-то пройти осталось немного…

Но Синяя мгла действительно вытягивала силы — идти становилось все труднее. И все хуже становилась видимость. Туман сгущался. И толстые, медленно плывущие в спёртом воздухе спирали подбирались все ближе, словно осмелевшие хищники к обреченной добыче.

Волчица тоже почуяла неладное и оскалилась, прижав уши. Из ее горла раздалось предупредительное рычание, не несущее словесной информации, лишь эмоции — угроза, ненависть и, конечно же, страх. Потому что реально жутко, когда к тебе не спеша приближается темно-синее щупальце толщиной со ствол столетнего дерева…

Оно было похоже одновременно на очень плотный сгусток тумана и на живого плотоядного червя, бессмысленно плывущего на излучаемое добычей тепло по дну бесконечного океана. А мы с волчицей были двумя мелкими организмами, планктоном, пищей, случайно оказавшейся на пути, мясом, наросшим вокруг костей, которыми усеяна мертвая трава междумирья.

Внезапно сгусток тумана, выросший передо мной, омерзительно чавкнул, расступился, и в его середине образовалась черная воронка с диаметром, равным моему росту. Я почувствовал постепенно, но неотвратимо нарастающую силу, затягивающую меня в эту бездонную пропасть.

Естественной реакцией было — бежать! Но неожиданно сгустившийся вокруг нас туман вдруг стал похож на живую стену, настойчиво подталкивающую нас к черной пасти чудовища. Я даже почувствовал спиной слабое тепло, испускаемое этим пособником местного хищника, собравшегося пообедать. Синяя мгла была живой и действовала вполне осмысленно.

Живой синий мир, подкармливающий свою домашнюю плотоядную животинку… Но если он живой, то зачем кормить червяка собой, когда можно подбросить ему мяса хозяина?

Я резко развернулся и полоснул когтями по синей стене. Раз, другой, третий, вырубая большой кусок густого тумана, сейчас больше похожего на очень плотное желе.

Стена вздрогнула и ощутимо подалась назад, оставив в моих руках клок подрагивающей субстанции размером с хорошую бочку. Которую я, развернувшись, со всей силы метнул в воронку — и, не в силах больше сопротивляться силе, засасывающей меня в бездну, упал на четвереньки, цепляясь когтями за землю и всем телом прижимая к ней дрожащую волчицу.

Края воронки схлопнулись с мерзким звуком, словно болотная жижа сомкнулась над головой зазевавшейся лесной зверюги…

И тут что-то произошло вокруг.

Червь исчез, растворился в синем тумане. Расплылась сизой дымкой живая стена позади нас. Стало видно метра на два вокруг, и Синяя мгла на границе видимости продолжала покачиваться в нерешительности, будто раздумывала — а не отступить ли подальше?

Я медленно поднялся с коленей, освободив слегка придушенную моим весом волчицу, и отряхнул костяную крошку, набившуюся в шерсть на локтях — чужие кости, при моем падении рассыпавшиеся в пыль, были старыми и хрупкими.

Она тоже отряхнулась как обычная собака после купания, отчего в воздухе повисло облако белесой пыли.

— Медведь, — проворчала она. — Не иначе какой- то твой предок был не ульфхеднаром[5], а берсерком, иначе откуда такие манеры?

И улыбнулась, как умеют улыбаться только хитрые и очень красивые волчицы.

— Спасибо, — еле слышно рыкнула она и потерлась носом о мою ногу. — Ты накормил Синюю мглу ее же плотью, и теперь она тебя боится. Это невероятно — но это так!

— Боюсь, как бы она не одумалась, — прорычал я в ответ. — Поэтому давай-ка поторопимся.

Но поторопиться не получилось.

Иномирье, почувствовав, что с пришельцами так просто не справиться, отступило, но продолжало пить нашу жизненную силу на расстоянии. Да, видимость улучшилась, но толку от этого было немного. Повсюду были лишь трава и выбеленные временем скелеты тех, кто остался здесь навеки.

Среди раздробленных и разрушившихся от времени костей порой угадывались волчьи и медвежьи черепа, попадались вампирьи с жутким оскалом летучих мышей, подавившихся собственными клыками. Человеческие черепа я видел лишь дважды. На одном угадывались остатки шлема французского кирасира, рядом со вторым валялась изъеденная черной ржавчиной немецкая каска времен Отечественной войны, на которой были различимы следы белой декали с двумя рунами «зиг».

— Вражья сила от Москвы сваливала, — рыкнул я. — Значит, верно идем.

Шли-то мы верно, но опыта таких путешествий у нас не было. Под конец и я, и волчица еле волочили ноги. Но когда она, заплетаясь лапами, упала, я нашел в себе силы поднять ее на руки и пронести еще метров двести. Откуда я знал, что конечная точка намеченного маршрута именно там, на крохотном пятачке, почему-то свободном от костей и травы? Без понятия. Но она была здесь. И сейчас ее надо было открыть.

Как?

На удар кулаком у меня уже сил не было. К тому же у меня на руках была девчонка, которую — я был уверен — уже нельзя было опустить на землю междумирья без риска потерять навсегда.

Поэтому я просто тупо пнул пространство перед собой ногой, словно открывая старую и скрипучую входную дверь, которую давно бы пора поменять, да все руки не доходят. Пнул — и сделал шаг, не дожидаясь, изменится что-то в пространстве от моего далеко не волшебного жеста или останется все как было. Я просто уходил отсюда не думая ни о чем, кроме того, что смертельно устал, — ведь никто не думает о двери, пиная ее и зная, что она обязательно откроется.

Мир не изменился, просто Синяя мгла стала черной. А еще я понял, что держу на руках не волчицу, а девушку. Именно на руках, не на лапах! Я зажмурился, тряхнул головой и вновь открыл глаза.

Это была не Синяя мгла. Это был лес, к которому я стоял лицом. Просто стена леса в густых осенних сумерках. Да, не Всеслав я, который экономил личное время, носясь по междумирью. В нашем случае в Синей мгле прошел час, в моем мире — день. Хорошо хоть пройденный там километр обернулся тремя десятками здесь.

Я повернулся.

Передо мной лежала асфальтовая дорога, за которой сиял огнями огромный торговый комплекс, знакомый своими очертаниями. Я не раз бывал здесь, закупался продуктами и другими необходимыми вещами. Так и есть, тропа Трояна вывела меня на окраину Москвы, в район Куркино, что рядом с Химками.

Девушка на моих руках слабо застонала, и я осторожно поставил ее на землю.

— Идти сможешь?

Она была очень бледна, но на ногах устояла. Огромные, в половину лица глазищи открылись. В них стояли слезы.

— Смогу, — сказала она и отвернулась, стыдясь своей слабости.

— Мы спасем его, — сказал я.

— Я знаю…

— Но для этого мы должны одеться, поесть, отдохнуть и обсудить, что мы будем делать дальше.