В Провинции галлы, как правило, носят короткие бороды, а усы тщательно сбривают. В Гельвеции отпускают усы, но нормальных размеров и форм.

А вот на Рейне они так отращивают свои усища, что те отвисают вниз, достигают подбородка и иногда свешиваются даже на шею.

В Провинции почти не встретишь местного жителя без цепочки на шее – серебряной или золотой, в зависимости от достатка; даже рабы носят медные или железные цепочки. В Гельвеции на женских и мужских шеях появляются торки, или гривны, то есть шейные обручи. На Рейне к шейным торкам добавляются различные обручи и браслеты, которые носят на лбу, на запястьях правой и левой руки, и непременно – серьги, чаще – в одном ухе, левом.

В Провинции галлы живут в каменных прямоугольных домах, обычно состоящих из одной комнаты, иногда с небольшими перегородками. Дома эти, как правило, крыты черепицей.

В Гельвеции крыши становятся, как правило, соломенными, а дома – бревенчатыми или глинобитными. Деревни их и усадьбы обычно не огорожены. Но на отдалении в сорок пять римских миль – или в тридцать левгов, которыми предпочитают измерять расстояние в Кельтике вообще, и в Гельвеции в частности, – на этом удалении друг от друга расположены укрепленные места или городища, в которых в обычное время никто не живет, но в которых можно укрыться в случае опасности. Стены этих укреплений сделаны почти так же, как их описывает божественный Юлий. То есть на землю кладутся прямые и цельные бревна…

Нет, хватит!.. Боюсь утомить тебя своей описательной классификацией.

XIII. Между Могонтиаком и Жертвенником убиев есть местечко Ригомаг. Мы остановились в нем для второго завтрака. Отец и все конники были с нами, потому как на рейнской дороге они почти не покидали обоза.

Солдаты стали закусывать хлебом и свежими овощами. Отец же, заметив поблизости придорожный трактир, предложил нам с Лусеной ознакомиться с галльской кухней. Мы радостно согласились.

В трактире было человек пять из местных. Один из них сразу привлек мое внимание. Во-первых, он был громадного роста и такой широкий в плечах, что напоминал галльского деревянного истукана, которым они поклоняются, и в Гельвеции ставят в укрепленных городищах, а на Рейне – на перекрестках трех и более дорог. Во-вторых, волосы у этого галла торчали в разные стороны и выглядели как ножи и кинжалы; у корней они были темными, в середине светлыми, а на концах рыжими. В-третьих, галл этот, сидя за столом, правой рукой подносил ко рту деревянную миску с похлебкой, зубами выхватывал из нее мясо, а левой рукой придерживал и, словно вилами, поднимал на глаза и на лоб огромные рыжие усищи; а если бы он этого не делал, то не смог бы есть, потому что в обычном положении усы целиком закрывали ему и рот и подбородок.

В-четвертых, даже если бы я сразу не заметил его, он все равно заставил бы обратить на себя внимание. Ибо едва мы успели устроиться на свободном месте, этот великан отшвырнул в сторону миску с похлебкой, потянулся через стол, схватил за шиворот сидевшего напротив него другого галла и, что-то грозно и пьяно выкрикивая, принялся бить его головой о дубовые доски.

На лице моего отца появилась виноватая улыбка и, глядя на Лусену, он тихо сказал:

«Прости, дорогая. Боюсь, галльская похлебка тебе не понравится».

Пьяный верзила тем временем выпустил из рук первую жертву, встал во весь исполинский рост и, схватив другого галла, который сидел на торце стола, сперва мощным рывком оторвал его от скамьи, подбросил в воздух, а затем ударил его кулаком в лоб и отбросил к стене.

Улыбка на лице моего отца из виноватой стала задумчивой. И прежним тихим голосом он сказал:

«Вам лучше уйти отсюда. И побыстрее».

Едва он это произнес, галльский буян повернулся в нашу сторону и, судя по всему, впервые нас заметил. Некоторое время он в радостной ярости пожирал глазами отца. Затем взгляд его скользнул на Лусену…

Повинуясь приказу отца, мы быстро встали из-за стола и еще быстрее вышли из трактира.

Оказавшись на улице, я поспешил в сторону наших солдат, чтобы призвать их на помощь.

Но не успел я сделать и нескольких шагов, как из трактира выбежал отец, а следом за ним, ревя и рыча, гнался двуглазый циклоп.

К ужасу моему, отец побежал не в сторону солдат, а повернул за угол и скрылся за стеной харчевни. Когда же он появился с другой стороны здания, я увидел, что галльское страшилище – кельт чуть ли не в два раза был выше ростом Марка Пилата! – ревущее чудовище его догоняет и вот-вот настигнет.

Тут отец мой споткнулся и упал прямо в ноги набегавшему на него галлу. Тот не успел остановиться и, зацепившись ногой за жертву, перелетел через нее и рухнул на землю.

В следующее мгновение отец вскочил и нанес своему преследователю два быстрых, коротких и сильных удара: первый – снизу вверх, носком правой ноги в шею и в подбородок, а второй – сверху вниз, пяткой левой ноги между лопаток.

От первого удара великан еще сильнее взревел. А от второго дернулся, обмяк и затих.

Когда подбежали солдаты, отец приказал:

«Оттащите его в трактир. И пусть его крепко свяжут. А то очухается, и снова придется возиться».

И строго добавил:

«Но никого не трогать! Слышали?! Ни этого, ни других наших союзников!»

И усмехнувшись, объяснил:

«Они неплохие ребята. Храбрые. Крепкие… Пить только не умеют».

«Союзниками» назвал их отец. Но к какому племени они принадлежали – убиям, треверам, вангионам? – я так и не выяснил.

Диоген принес фрукты, ключевую воду и зачем-то вино. Вина мне не надо. Я, пожалуй, сначала еще раз зайду в калдарий, а потом вернусь и отведаю фруктов… Нет, не забирай вино. Вдруг мне и вправду захочется выпить чашу – другую… И вот что, друг милый. Принеси мне морской воды… Что?… Спроси у Эпикура. Он знает, где взять… Когда в пресную воду добавляешь морскую, эта смесь прекрасно утоляет жажду…

I. О страшном этом годе – семьсот шестьдесят втором от основания Города, или «годе Леса» – до сих пор много рассказывают и рассуждают, и почти сразу же после гибели Вара и трех его легионов историки попытались описать злосчастный поход и объяснить причины постигшей нас катастрофы.

Со всеми этими сочинениями я, естественно, в свое время ознакомился. Но – честно тебе признаюсь, дорогой Луций, – ни одно из них не могу назвать не только исчерпывающим, но и достоверным. (Представляешь? Они даже имена легатов называют разные! И некоторые из историков, полагаю, намеренно идут на подлог.)

А посему постараюсь восстановить для тебя и для себя самого точную и нелицеприятную историческую картину. Мне кажется, у меня есть для этого два основания.

Во-первых, никто из наших ученых мужей-историков не был непосредственным участником событий. Мне же, по жестокому умыслу Фортуны, выпало на долю, и прихлопнуло, покалечило… И хотя мне тогда только исполнилось двенадцать лет, как ты мог заметить, отсутствием памяти и наблюдательности я никогда не страдал.