все это не доставляет ему удовольствия – мероприятие было для него слишком шумным. К тому же ни одна церковная служба, ни какая другая вечеринка или танцы не привлекали до сих пор такого количества участников – возбуждение, вызванное войной, армейская форма, неуверенность в том, удастся ли встретить следующее Рождество, привели в школу всю деревню.

Грейс пока нигде не видела Эндрю. Без пяти двенадцать все взялись за руки, и стены школы, казалось, раздвинулись от звуков «Доброго старого времени».[14] Когда часы пробили двенадцать, мистер Бленкинсоп высоко поднял свою скрипку и закричал:

– Тихо! Тихо, вам говорят!… Слушайте! Идет!

И вдруг откуда-то, как бы приближаясь со стороны холмов, послышались звуки волынки: Эндрю направлялся по главной улице к школе. Сердце Грейс затрепетало в каком-то непонятном волнении. Все ближе и ближе раздавались протяжные звуки его инструмента. На лицах людей, окружавших Грейс, было написано ожидание того момента, когда волынщик появится из-за занавеса светомаскировки, чтобы наградить его приветственными возгласами и аплодисментами. Все взгляды были устремлены в конец холла. В этой атмосфере смешалось все – и сентиментальность, и чувство патриотизма, и привычка, и дань традиции, пусть даже и традиции другого народа. Сердце Грейс забилось сильнее: помимо всего прочего, она знала, что этот волынщик принадлежит ей. Он играл для нее одной, и ей одной нес он Новый Год. Чья-то рука отодвинула в сторону занавес, и люди взорвались приветствиями: в зал, высоко подняв голову, размеренным шагом вошел Эндрю Макинтайр. Юбка его колыхалась от движения.

Грейс охватило чувство собственнической гордости: Эндрю – ее Эндрю – смотрелся просто замечательно. В юбке он казался как-то выше ростом, он был красивым, сильным и выглядел даже воинственным. Но только выглядел – он не хотел идти на войну, он ненавидел войну.

Волынщик обошел помещение кругом и остановился в центре его, прямо напротив Грейс. Но это не бросилось в глаза, поскольку рядом с ней стояли десятки людей.

Эндрю закончил мелодию, и в этот момент кто-то заслонил его от Грейс. Люди толпились и кричали:

– С Новым Годом! С Новым Годом! Пусть он придет еще много раз! Будь проклят Гитлер! Мы вывесим свое белье сушиться на линии Зигфрида![15]

Она снова увидела Эндрю минут через десять. Он небрежно направился к ней. Он смеялся, и Грейс заметила, что у него блестят глаза. Возможно, он опрокинул стаканчик-другой, подумала она и поймала себя на мысли, что, как это ни смешно, она до сих пор не знала, пьет ли он вообще.

– А ты правда принадлежишь к какой-нибудь родовой общине, Эндрю? – поинтересовался юный Баркер, сын трактирщика.

– Родовой общине? Пожалуй, – Эндрю горделиво выпятил грудь. – Клан Макинтайров.

Те, кто стоял ближе, рассмеялись. Эндрю Макинтайр был отличным волынщиком, и в этот вечер он находился в прекрасной форме. Никто не помнил, чтобы он прежде был в таком хорошем настроении.

– А боевой клич у вас есть? – спросил мальчишка.

– Есть. Круачан! Круачан!

– И что это значит?

– Ну, он произошел от названия одной горы.

– И ты когда-нибудь кричал его?

– О, разумеется. Как только увижу кого-нибудь из клана Кэмпбеллов.

– Кэмпбеллов? А почему?

– О! Потому что они надули нас с землей, мошенники, – теперь Эндрю говорил с преувеличенным шотландским акцентом, и все вокруг смеялись. – Мы сделали ошибку: стали давать им деньги вместо одного снежного кома да одного белого теленка.

– Скажешь тоже! Не слушай его, парень, он тебя надувает, – наперебой советовали юному Баркеру.

– Нет, нет. Это сущая правда. Раз в год Макинтайры платили за свою землю белым теленком и снежным комом, и это было еще не так давно. Но как только они стали платить деньгами, аренда сразу возросла.

– О, сказки он рассказывает, что надо. Ей-богу, молодец! А как играет на волынке, а? Никогда бы не поверил…

Грейс слышала эти разговоры, и сердце ее переполняла гордость. Эндрю был не просто рабочим на ферме, он был Эндрю Макинтайром, членом клана. Он обладал тем, чего не имели другие, – родовыми традициями. Но что такое клан? Каждый шотландец принадлежал клану, фактически эти люди и являлись одним большим кланом. Она посмеялась над собой. С престижными традициями или нет – она все равно любила бы Эндрю Макинтайра…

В половине первого ночи, когда жена священника начала разносить закуски, Эндрю Макинтайр подошел к ней и пригласил на танец. В этом не было ничего особенного: в новогоднюю ночь все равны – священник и крестьянка, трактирщик и юрист. И Грейс впервые танцевала со своим возлюбленным. Оба держались легко, их ноги переступали в такт, и по мере того, как танец все больше увлекал их, они рисковали забыться окончательно. Они поменялись партнерами, затем снова оказались вместе и уже не отрываясь смотрели друг на друга. Лица Грейс и Эндрю были полны молодости и любви, они перестали замечать окружающих. Никто не обращал на них внимания – Новый Год есть Новый Год – пожалуй, за исключением одного человека, доктора Купера. Он заглянул на несколько минут посмотреть, как веселятся жители деревни, и его внимание было немедленно приковано к Грейс Рауз и молодому Эндрю Макинтайру, облаченному в юбку. Каким-то образом эти двое прекрасно подходили друг другу.

Очевидно, Эндрю почувствовал опасность, потому что после танца он покинул зал, не преминув перед этим сообщить некоторым из присутствующих, в том числе и Грейс:

– Мне надо возвращаться домой – мать будет ждать первого новогоднего гостя.[16]

Почти в то же самое время, как Эндрю покинул школу, туда пришел Бертран Фарли. Его сопровождали еще два офицера, и если у Грейс были сомнения насчет того, выпил ли Эндрю, то при взгляде на Бертрана Фарли такого вопроса не возникало: тот был явно навеселе.

Грейс отнюдь не показалось, что приход трех офицеров слегка охладил пыл веселящихся и поубавил непринужденности в общении: мужчины несколько утихомирились, а женщины вспомнили, как следует вести себя согласно правилам этикета. Но продолжалось это недолго – все-таки Новый Год! – и вскоре двое из трех офицеров уже танцевали.

Когда Бертран Фарли пригласил Грейс танцевать, ей очень хотелось отказать ему. Эндрю ушел – праздник для нее окончился. Она хотела вернуться домой, но Дональда нигде не было видно, а идти без него она не могла. Несколько пар глаз были устремлены на Грейс и Бертрана – людям было любопытно увидеть, как жена священника поступит с подвыпившим сыном полковника-адвоката. Грейс решила, что лучше будет уступить: если она откажет, то он, пожалуй, с пьяной настойчивостью начнет убеждать ее принять приглашение.

Они беспорядочно