— Умойся хотя бы. Большая такая, а вся зареванная.

— Из-за тебя из-за дурака…

— Ну, из-за меня. Что теперь, так и будешь неумытая ходить?

— Дурак…

— Ну, пусть дурак. Все равно умойся.

— Не хочу с тобой разговаривать…

Юля вернулась к ручейку, присела, плеснула в лицо несколько пригоршней. Вода пахла вялыми тополиными листьями. Юля вздохнула и стала умываться как следует. Сквозь мокрые пальцы взглянула на Фаддейку. Он стоял в трех шагах и хлестал мотком веревки по кривой садовой скамейке. И смотрел куда-то в сторону. И был весь такой сердито-обиженный, шея тонкая, майка в пыли и глине, а в рыжих космах — земляные крошки и, кажется, сухие пауки. Щеки и руки-ноги тоже перемазаны землей.

Юля платком вытерла лицо и сказала мимо Фаддейки:

— Еще и дуется…

Он обрадованно стрельнул в нее глазами.

— Сама дуешься.

— Знаешь, что мне хочется с тобой сделать?

— Ага! — с готовностью отозвался он. — Опять за ухо!

— Нужны мне твои уши… Выстирать бы тебя, выжать и высушить на веревке. Чтобы и мозги заодно прополоскались и проветрились… Иди сюда.

Фаддейка подошел с дурашливо-покаянным лицом. Юля отряхнула его вихры и майку. Мокрым платком стала вытирать нос и конопатые щеки. Фаддейка фыркал и жмурился, но не спорил. Потом пробубнил в платок:

— Сама не знаешь, чего перепугалась.

— Тебя бы на мое место! Я такого натерпелась…

— Когда ты успела! Я там три минуты был!

— Балда, это для тебя три минуты. А для меня три часа… Брысь!

Она повернула его, хлопнула платком по шее, заросшей желтым пухом. Фаддейка потер шею и насупленно сказал, не обернувшись:

— Даже не спросила, что там такое, в этой дыре.

— Дыра — она и есть дыра. Насквозь. Чтоб такие шалопаи лазили.

— А вот и нет! — Он обернулся и прищурил правый глаз. — Там подземелье! Комнатка такая с кирпичным потолком. Там, наверно, раньше казна хранилась.

— Обормотов таких туда сажали… Пошли домой.

— Я хотел там все внимательно осмотреть, да подумал, что ты волнуешься…

— И на том спасибо…

— Хватит уж рычать-то, — сказал Фаддейка серьезно. — Смотри, что я там нашел.

Он запустил руку в отвисший карман и протянул Юле на растопыренных пальцах темный кружок. Неровный, шириной во всю его ладошку. Пряча любопытство и все еще с недовольным видом, Юля взяла находку. Это была монета. Тяжелая и такая большущая! К ней крепко присохли чешуйки сухой земли и кирпичной пыли, зеленели пятнышки медной окиси, но Юля сразу разглядела вензель Екатерины Великой: букву Е, перечеркнутую римской цифрой II, корону и всякие завитки по краям.

— Ух ты… — прошептала Юля и перевернула монету. Потерла платком. На другой стороне какие-то два зверя — не то лисы, не то куницы — стояли на задних лапах и держали свиток с мелкой надписью:

Десять копеекъ

А по кругу шли четкие большие буквы:

МОНЕТА СИБИРСКАЯ

Внизу были выбиты цифры: 1772.

— Вот это старина… — Юля с уважением покачала на ладони медную тяжесть. — И громадная. Ничего себе гривенничек, да, Фаддейка?

Он довольно хмыкнул.

— А что за звери здесь? — спросила Юля. Она радовалась и находке, и тому, что можно уже не сердиться.

Фаддейка снисходительно объяснил:

— Соболя. Потому что такие деньги специально для Сибири и для Урала делались… Это не такая уж редкость, здесь их часто находят…

— Все равно интересно…

— Ага… Я ее знаешь как нашел? Локтем зацепился, посветил, а она торчит между кирпичами. Если кирпичи разобрать, там, наверно, еще есть. Может, целый клад.

— Ты что, еще раз туда собираешься? — снова перепугалась Юля.

Он засмеялся:

— И не раз даже. Там от стены-то совсем свободный проход, только никто про него не знал… Да ты не бойся, это я потом, с ребятами… Ну, чего ты такая прямо вся осторожная! А еще первый разряд по туризму!

— Это же у меня разряд, а не у тебя…

Юля еще раз опасливо вздохнула и протянула Фаддейке монету. Он сказал:

— Возьми ее себе.

— Да что ты! Это же твоя находка… Такая интересная.

— Вот и возьми, раз интересная… Ну, чего ты? Если не возьмешь, я ее с берега кину. Честное пионерское! — Он решительно свел реденькие рыжие брови.

— Ну… тогда ладно, — смущенно сказала Юля. И усмехнулась: — На память… Как посмотрю на нее, так и вспомню про весь сегодняшний страх.

— Хватит уж об этом, — ворчливо отозвался Фаддейка. — Пошли домой.

— Сперва на почту зайдем.

— Не работает почта. Все в колхоз уехали морковку дергать.

— Откуда ты знаешь?

— Объявление висит. Я сегодня ходил туда, видел.

Юля про себя засомневалась: не сочиняет ли? Может, просто не хочет идти лишние три квартала? Или боится, что она опять не получит письма и расстроится?

— Что ты там делал, на почте-то?

— Письмо хотел отправить… Пошли! — Он зашагал впереди Юли, помахивая веревкой.

Юля недоверчиво сказала ему в спину:

— Кому это ты письма пишешь?

— Ну, кому… Маме. А что такого?

— Да нет, ничего, — смутилась Юля. — Просто я подумала, что на нашей улице тоже почтовый ящик есть.

— А я заказное решил послать, чтоб надежнее. А то она не пишет и не едет. Давно уже обещала приехать…

— Скучаешь? — осторожно спросила Юля.

Фаддейка сказал с усталой ноткой:

— А ты как думала…

Кира Сергеевна по-прежнему была не в духе. Увидев перемазанного Фаддейку, она обратила глаза к небесам и спросила, за что ей на старости лет такое наказанье. Небеса остались безмолвны. Тогда тетя Кира заявила:

— Бери таз, снимай все и стирай. Хватит с меня. И есть не проси, пока не выстираешь.

Это было не очень-то логично: есть он никогда не просил, приходилось загонять за стол силой.

— Подумаешь… — хмыкнул Фаддейка.

Через несколько минут он в одних плавках танцевал во дворе у табурета с большущим тазом. Разлеталась пена и снежными хлопьями садилась на листья рябин. А мыльные пузыри уплывали под ветви разлапистой ели — будто ель заранее примеряла новогодние украшения из прозрачных шариков. От вечернего солнца в них играли рыжие искры, словно там сидели крошечные Фаддейки.

Юля подошла:

— Давай помогу.