Она покачала головой, по ее глазам ничего нельзя было прочесть. Он мечтал, чтобы она вся была перед ним, не только ее тело, но и разум, душа…

Она вздернула подбородок, отбросила назад волосы и сложила перед собой ладони. Странная и трогательная поза, как у молящейся. Словно она взяла себя в руки, чтобы защититься от него. Он видел ее больной, смущенной, удивленной, охваченной страстью. Теперь она предстала перед ним кающейся — спокойной, безумно привлекательной мадонной.

Что-то промелькнуло в ее глазах и исчезло с быстротой падающей звезды. Или ему показалось? Искорка страха, странное сочетание удивления и испуга.

В комнате стояла тишина, скорее напоминавшая затишье перед бурей. Слова — вещь опасная, как острый стилет. Гораздо легче и проще молчать.

Он должен сейчас уйти от нее. И знает, что не уйдет.

Он наклонился и коснулся губами ее виска, провел ладонью по ее коже, вдохнул ее запах.

Какое пленительное зрелище — его загорелая рука на кремовых кружевах! Он больше не стал дразнить ее, нашел бугорок соска, нежно сжал. Она вздохнула — или задержала вздох, — выразив такую готовность подчиниться, что Сент-Джон невольно улыбнулся, снова поцеловал ее и привлек к себе.

Она слабо покачала головой, что-то невнятно произнесла. Взяла его руку, покоившуюся на талии, и перенесла к другой груди, нежно поддерживая. Прильнула к нему, сгорая от желания, умоляя о поцелуе.

Он чуть отстранился и заглянул в ее глаза. Они затуманились, зрачки расширились, отражая готовность ее тела. Набухло и увлажнилось то место, которое ждало проникновения его пальцев, его языка. Она вздохнула, и он просунул два пальца за край кружев. Бесстыдно торчавший сосок выступил над кружевным горизонтом, как рассветное солнце, жаждущий, любопытный, охотно принимающий ласки.

По-другому и не могло быть. Его волосы скользнули по ее коже, губы приблизились к ее левой груди. Она прижала одну ладонь к его щеке, а вторую положила ему на затылок, словно желая навсегда оставить его губы у своей груди. Она издавала странные, мяукающие звуки, дрожали ее пальцы, трепетали губы.

Он осторожно приподнял ее подбородок, стал целовать ее с медлительной нежностью, не обращая внимания на растущую жадность ее языка, на руки, вцепившиеся в его плечи, на ослабевшее тело, которое выдавало переполнявшую ее страсть.

Прошедшей ночью они сопровождали любовную игру словами и смехом, манящими взглядами и шутками. Сегодня они были погружены в молчание.

Он приблизил губы к ее рту, почувствовал, что она улыбается под его поцелуем. Его руки ненадолго оставили ее грудь и вернулись к пуговкам лифа. Расстегивая их одну за другой, он целовал каждый дюйм кожи, открывающийся за ними. Закончив, он поднял голову и посмотрел на Мэри-Кейт полным озорства взглядом.

Он хотел пошутить, что на ней слишком много одежды, но увидел, что она присмирела. Тогда он стянул с нее платье, оголив немыслимо белые круглые плечи, казавшиеся еще белее на солнце. Она задрожала в его объятиях.

Он притянул ее ближе, сам едва держась на ногах от сжигавшего его желания. Он словно плыл по волнам, отдавшись их воле.

Она показалась ему еще прекраснее, чем минувшей ночью. Освещенная солнцем нимфа, белая, красная и розовая от смущения.

Он протянул руку, и она приняла ее, с изяществом принцессы перешагнув через упавшую сорочку. Когда он присел, чтобы снять с нее башмаки, то услышал тихий вздох.

Солнце, казалось, увеличилось в тысячу раз. Его лучи освещали и согревали ее кожу. Он провел ладонью по изгибу ее плеча, по купающейся в золотом свете руке.

Он разглядывал Мэри-Кейт, не щадя ее скромности. Если бы он нарушил их негласный договор молчания, то сказал бы, что она выглядит именно так, как нужно в эту минуту, — нагая, окруженная зеленью, здесь, где свободно дышит и позволяет себя приручать природа. Не лесное существо, не нимфа, а скорее принцесса или королева. Царственная особа, сознающая абсолютную власть своей красоты.

Она взяла его за ворот рубашки и притянула к себе. Он улыбнулся, с удивлением услышав, как рвется ткань. Он поспешно скинул с себя одежду.

Отошел к стене, повернул рукоятку. Через несколько мгновений облако водяных брызг окутало Мэри-Кейт.

Он улыбнулся ее удивлению, но улыбка исчезла, когда она повернулась к брызгам лицом и подставила им щеки, лоб, нос. И раскинула руки, выгнувшись в радужном облаке.

Ему хотелось увидеть ее обнаженной и влажной с того момента, когда она в первый раз пришла в оранжерею. Но он не ожидал такого волнения в крови, такой силы внезапного желания.

Не имело значения, что он считал ее авантюристкой, с легкостью мог заподозрить в коварстве, подтасовке фактов, хитрости. Не имело значения даже то, что, если она верит своим словам, ее можно назвать безумной.

Сейчас она принадлежала ему, и только это имело значение.

Брызги, покалывая кожу, омыли все ее тело. Открыв глаза, она увидела, что он пристально смотрит на нее. Сверху, согревая их, падали солнечные лучи.

Его взгляд скользнул по ней — так скатывается вода. Ее кожа была скользкой, подаренные ею поцелуи — ненасытными. Разве не так львица терзает свою добычу? Она увлекала, уводила его за собой…

Он укусил ее за плечо — чуть прикусив зубами, чтобы приручить, показать, кто хозяин в этой игре. Она ответила тем же, зажав его сосок двумя пальцами, а потом чуть оцарапала кожу зубами.

Что он затеял? Она обезумела, влажная, купающаяся в солнечных лучах первобытная самка.

Терпение, Арчер.

Терпение.

Он повернул ее спиной к себе, наклонил, чтобы она оперлась руками о скамью, встал позади и вошел в нее так стремительно и с такой силой, что она задохнулась.

— Тебе больно? — прошептал он над ее плечом, покрывая поцелуями ее шею.

Раскаяние и вожделение боролись в нем, и вожделение победило, когда она покачала головой и, закинув назад руки, схватила его за бедра.

Медленнее, медленнее, говорил он себе. Он должен обращаться с ней нежнее, но благие намерения исчезли в облаке брызг. Он просунул ладони между ее ног, разжигая ее медленными толчками и движением пальцев. Он словно со стороны слышал свой охрипший от желания голос, но не мог разобрать своих слов, не понимал, что говорит и зачем.

В мире остались только Мэри-Кейт и всхлипы. Чьи они были — ее или его?

Оранжерея примыкала к западному крылу, и Арчер мог попасть в дом никем не замеченным. Он редко прибегал к этому пути, но в этот день радовался его существованию, пройдя с Мэри-Кейт на руках через соединительную дверь и очутившись в кладовой. Он был весьма рад короткому расстоянию и креслу в конце пути, которое ожидало здесь своей участи — попасть в руки обойщику или пойти на дрова.

Игры в сэра Галахада (Рыцарь, сын Ланселота в Артуровских легендах Воплощение отваги и благородства) чуть не прикончили его. Мэри-Кейт была совсем не бестелесным созданием и оказалась мертвым грузом, придя в то высшее состояние, которое французы с присущей им утонченностью называют «маленькая смерть», и заставив его пережить несколько неприятных секунд. Теперь, сидя в заброшенном кресле с Мэри-Кейт на коленях, он бесконечно раскаивался и в то же время был горд собой как никогда.