— Кто распорядился позвать священника? — растерянно спросил мужчина.

Должно быть, в своей помятой и грязной одежде, с изможденным лицом, я куда больше походил на грабителя, чем на служителя Божия.

— Я не священник… пока нет, — поспешил сказать я, — но я владею искусством медицины, и возможно, смогу что-то сделать для вашего малыша.

Мужчина одарил меня пылающим взглядом, хотя на глазах у него выступили слезы, и сказал:

— Ребенок умер. Это мой единственный сын.

— Не верю, — возразил я. — Я пока что ощущаю дыхание его жизни в этом шатре. Позвольте же мне осмотреть мальчика.

Мужчина кивнул с безнадежным видом, а женщина посмотрела на меня с надеждой, ожидая чуда.

— Оставьте меня с ним наедине, — попросил я, — и к рассвету я верну его вам живым.

Меня самого удивили собственные слова. Я не понимал, как именно это получилось, но я чувствовал: в этом глухом лесу, в этом тихом уединенном уголке силы древней науки римлян слились в моей душе с той силой друидов, что досталась мне по наследству… и вместе они породили огромную мощь и безмятежную уверенность.

Хотя в последние годы я жил, забыв о самом себе и о своем звании, я все же в одно мгновение понял, что в силах вернуть краски на бледные щеки этого маленького существа, вернуть свет глазам, которые, казалось, уже погасли навсегда под опущенными веками. Признаки отравления были слишком очевидными, но я не знал, насколько далеко зашел процесс внутреннего распада. Мужчина колебался, но женщина сумела его убедить. Она схватила его за руку и потащила к выходу из шатра, шепча что-то ему на ухо. Видимо, она решила, что хуже все равно быть не может, что я не причиню ребенку больше зла, чем уже причинила непонятная болезнь.

Я открыл свой мешок и достал из него все те запасы, что у меня имелись, — попутно осознав, что, несмотря на отчаянные годы, я все же не растерял то, что необходимо для лечения. И я продолжал собирать травы и корни, когда позволяло время года, и хранил их так, как это полагается по правилам моего искусства.

Я подогрел на жаровне немного воды и приготовил сильный отвар, чтобы заставить организм мальчика действовать во имя собственного спасения. Я нагрел также несколько камней, завернул их в чистые тряпки и обложил ими холодное тельце. Я налил горячей, почти кипящей воды в винный мех и положил его на грудь ребенка. Мне нужно было пробудить хотя бы слабый отзвук жизни в этом малыше, прежде чем я смогу дать ему лекарство. Когда я увидел, как на желтой, как воск, коже выступили крошечные капельки пота, я влил в рот и нос мальчика отвар — и заметил легкий отзыв тела, едва заметное сокращение ноздрей…

Мир снаружи замер в молчании. Я больше не слышал рыданий молодой матери. Возможно, эти красивая, гордая женщина уже смирилась с ужасной потерей? Я влил в рот мальчика еще несколько капель отвара — и на этот раз реакция была куда более заметной, а потом вдруг резко сократился желудок малыша…

Я нажал на его живот — и небольшое количество зеленоватой, дурно пахнущей жидкости вытекло изо рта ребенка, не оставив у меня больше никаких сомнений.

Я продолжал по капле вливать рвотное; последовали новые судороги, и, наконец, из желудка вырвалось все его содержимое. Малыш упал на спину, как будто измученный непосильной работой. Я раздел его, вымыл и укрыл чистым одеялом. Он обливался потом, но дышал, и его сердце билось; это было неровное биение, но для меня оно звучало громче и победоноснее, чем военные барабаны. Я исследовал содержимое желудка мальчика, и мои подозрения полностью подтвердились. Выйдя из шатра, я увидел прямо перед собой родителей малыша. Они сидели на табуретах перед костром, и в их глазах горели волнение и надежда. Они слышали, как их сына рвало; но ведь это значило, что он жив! Однако они держали свое обещание и не стали мешать мне.

— Он поправится, — сказал я, сделав особое ударение на втором слове. — Это отравление.

Они бросились в шатер, и я услышал, как мать зарыдала от счастья, обнимая свое дитя. Я отошел в сторону, туда, где горел костер стражей, чтобы не мешать родителям в момент столь сильных чувств. Но на полпути меня остановил властный голос. Это был он, отец малыша.

— Кто ты такой? — спросил он. Я обернулся и посмотрел на него; а он рассматривал меня, как будто только что увидел впервые. — Как ты вообще попал в мой шатер? Вокруг вооруженные стражи… Как ты смог вернуть моего сына к жизни? Ты… ты ученый, или же ты ангел с небес? А может, ты лесной дух? Скажи мне, умоляю!

— Я просто человек, но я знаком с медициной и естественными науками.

— Мы обязаны тебе жизнью нашего единственного сына. И пусть в мире не существует ничего такого, чем можно было бы отплатить за подобную услугу… Скажи, чего бы тебе хотелось, и если это в моих силах — ты все получишь.

— Горячей еды сейчас и куска хлеба на завтрашний день будет вполне достаточно, — ответил я. — Моя награда — то, что мальчик снова дышит.

— Куда ты направляешься? — спросил он.

— В Рим. Хочу увидеть Великий город и все его чудеса, об этом я мечтал всю жизнь.

— Мы тоже направляемся в Рим. Останься с нами. Ты доберешься до цели спокойно, без хлопот. И я, и моя жена страстно желаем и надеемся, что ты останешься с нами навсегда и будешь заботиться о нашем сыне. Ему нужен учитель, а кто сможет учить его лучше тебя, человека с такими огромными знаниями, владеющего чудодейственным искусством?

Это были те самые слова, которые я хотел услышать, однако я сказал, что подумаю над его предложением и ответ дам только в Риме. А пока я помогу мальчику окончательно поправиться; но ему, отцу, следует найти убийцу, человека, ненавидящего его настолько, чтобы попытаться отравить невинного ребенка.

Похоже, что мужчина был поражен моими словами. Он сказал:

— Ну, это мое дело. Преступник не уйдет от меня.Прошу, не отказывайся от моего гостеприимства и от моей пищи, и отдохни до утра. Тебе нужен отдых.

Он сообщил мне, что его имя — Орест, и что он офицер имперской армии. Пока мы разговаривали, его жена, Флавия Серена, вышла из шатра и присоединилась к нам. Она была так взволнована, что попыталась поцеловать мою руку. Я поспешно отдернул ее и почтительно поклонился женщине. Она была самой прекрасной и самой благородной дамой из всех виденных мною в жизни. Даже страх потерять сына не нарушил гармонии ее аристократических черт, не замутил свет янтарных глаз, лишь слегка потемневших от тревоги и страдания. Ее манеры были полны достоинства, но ее взгляд был нежным, как весенний рассвет. Над высоким лбом лежали короной темные волосы, отливающие фиолетовым, пальцы у нее были длинными, суженными к кончикам, а кожа тонкой, прозрачной. Бархатный пояс подчеркивал мягкий изгиб бедер под платьем из тонкой шерсти. На шее она носила серебряную цепочку, на которой висела одна-единственная черная жемчужина, угнездившаяся между безупречными грудями. Я ни разу в жизни не встречал столь завораживающей красоты, и в тот самый момент, когда я увидел ее, я понял: я буду преданно служить ей до конца моих дней, и неважно, какая судьба ждет нас всех впереди.