Роджер Норт излагает финансовую теорию своего брата следующим образом: в разных государствах, у различных народов нет отдельной, независимой торговли, подобно тому, как у них есть отдельные правительства; торговля одна для всего мира. Она подобна океану, который не может высохнуть или пополниться в одной из своих частей без того, чтобы это не отразилось на всех других. Относительно денег он говорит: «Ни один народ не может терпеть недостатка в деньгах и не должен иметь их в избытке. Если ему нужны деньги, то он предложит за них какую-либо ценность и купцы, из собственных выгод, поспешат их ему доставить их». Далее Роджер Норт говорит о сэре Дудлее и о лорде хранителе печати: «Эти братья очень любили общество друг друга; они в совершенстве изучили свои различные профессии, и каждый из них находил в другом неистощимый запас новых сведений, до которых всегда так жадны недюжинные умы».

Доктор Джон Норт, начальник коллегии Св. Троицы в Кембридже, в некоторых чертах своего характера сходен со своим братом, в других же отличается от него. В ранней молодости и даже в совершенном возрасте он далеко не был так силен и крепок, как большая часть его братьев, но отличался слабым телосложением. Если что поражало в нем неприятно, так это его неестественная серьезность, которая в юноше редко бывает хорошим признаком и часто является следствием физического или умственного бессилия; но в нем эта серьезность могла зависеть только от физической слабости, так как сила его умственных способностей не подлежит никакому сомнению.

Таким образом, он пристрастился к умственным знаниям, и все его траты шли на книги; в других отношениях он был бережлив до скупости. Но он или уже слишком много предавался мышлению, говорит его брат, или эта умственная работа обходилась ему дороже, чем другим людям, потому что он посвящал ей более труда и отдавался ей с большим напряжением, чем это обыкновенно делается. Одним словом, это был самый сосредоточенный и страстный из всех мыслителей, когда-либо живших и не утративших при подобной работе своих умственных способностей. Это разрушило его здоровье. У него было чрезвычайно слабое телосложение, походка – вялая, нетвердая: ноги его часто путались, как у пьяного. Отдыхал он не подолгу и только урывками, так как сон его редко бывал спокойным, а всегда прерывался тяжелыми грезами; его жаждущий деятельности ум постоянно находился в возбужденном состоянии.

Задавая такую тяжкую и непрерывную работу своему мозгу, он, очевидно, не рассчитал своих сил, и следствием этого был удар, после которого он не мог уже оправиться и разрушался все более и более как умственно, так и физически, пока, наконец, смерть не прекратила его страдания на 39-м году от рождения.

Без сомнения доктор Джон Норт заслужил бы более громкую репутацию, если бы этому не помешали отчасти его ранняя смерть, отчасти же та чрезвычайная щекотливость, с которой он относился к посмертной критике, приказав сжечь после своей смерти все свои рукописи. По-видимому, он в особенности отличался превосходным знанием греческого и еврейского языков.

В характерах лорда хранителя печати и начальника Троицкой коллегии было много сходного: оба они были очень застенчивы и любили научные занятия. Бережливостью, доходившею до странности, отличались все три брата. Ленивые наклонности начальника Троицкой коллегии проявлялись также в сэре Дудлее, который после своего возвращения из Англии не любил никакого движения и по целым дням сидел дома или катался по Темзе, управляя маленьким парусным судном. Лорд хранитель печати был всегда очень мнителен относительно своего здоровья.

Мэри Норт, впоследствии лэди Спринг, сестра этих братьев, отличалась не меньшей даровитостью.

Кроме привлекательной наружности, говорит Роджер Норт, она обладала высоким умом, необыкновенной памятью и была замечательно приятной собеседницей. У нее было обыкновение заучивать наизусть длинные романы, и я до сих пор не могу без удивления вспомнить, с какой точностью она, почти без запинки, повторяла как разговоры и письма, так и описательные места из этих романов.

Она умерла вскоре после рождения своего первого ребенка, немногим ее пережившего.

Роджер Норт, биограф своих братьев, на которого я так часто ссылался, оставил много других сочинений, в том числе одно о музыке, показывающее, что он был одарен музыкальными способностями, так же как и лорд хранитель печати, у которого эти способности достигли замечательного развития. Частная жизнь его мало известна. Роджер Норт был генерал-атторнеем при супруге Иакова II, нет сомнения, что он был человек даровитый. «Жизнеописания Нортов» не могли выйти из-под пера посредственного писателя: они носят несомненные признаки таланта и показывают в авторе способность замечательно верного понимания характеров. Кроме того, Роджер Норт, по-видимому, был человек с теплой душой и пользовался любовью всех его окружающих.

Чарльз, пятый лорд Норт, был старшим братом в семействе и наследовал титул. В этой личности, против моего ожидания, я не мог найти признаков особенной даровитости, но его дочь, Дудлея Норт, литературные вкусы которой до странности совпадали со вкусами ее дяди – доктора Джона, является уже замечательной личностью. По словам Роджера, «она изнурила себя занятиями, но зато ознакомилась в совершенстве не только с латинским и греческим, но и с восточными языками». Дудлея Норт умерла рано и оставила после себя ею самою составленную прекрасную библиотеку восточных писателей.

Я закончу описание членов этого семейства следующими словами из предисловия их биографа: «Действительно достойный замечания факт, что в столь многочисленном, широко рассеявшемся стаде, как семейство Дудлея лорда Норта, не было ни одной худой овцы».

Ближайшим родственником Нортов по боковой линии, со стороны Монтегю, был Чарлз Гэттон (Hatton), их двоюродный брат (first cousin). Роджер Норт три раза упоминает о нем в своих «Жизнеописаниях» и всякий раз называет его «несравненный Чарльз Гэттон». Мы не знаем, что подало повод к такому отличию, но думаем, что то уважение, с каким Роджер Норт относится к заслугам Гэттона, дает нам право поместить его в числе других даровитых членов семейства Монтегю.

Я приведу еще только четырех родственников семейства Норт. Во-первых, дед их (great uncle), сэр Генри Монтегю, верховный судья Королевской Скамьи, получивший титул графа Манчестерского и приходившийся прадедом Джемсу Монтегю, канцлеру Шахматной Доски при Георге III, и дядей Уильяму канцл. Ш. Д. при Иакове II. Лорд Кларендон говорит о нем следующее: «Это был человек чрезвычайно трудолюбивый и способный к делу, сохранивший до самой смерти такую крепость духа, что многие из тех, которые знали его в более молодых годах, находили, что с годами способности его становились еще живее. Лорд Брум говорит, что, по признанию всех современников, дарования его являлись с тем же ярким и неизменным блеском в продолжение всего этого трудного времени. Он говорит также об остроумии, которое никогда не изменяло ему, и о мягкости характера, которой ничто не могло нарушить, как о качествах, одинаково свойственных и ему, и всему его семейству (в непосредственном смысле), которыми он значительно превосходил других людей. Замечательная характеристика лорда Норта, принадлежащая его дочери, лэди Шарлотте Линдсей и приложенная к биографическому труду лорда Брума, может служить достаточным доказательством высокой даровитости этой женщины.