— Но я никогда не занимался магнитофонами! — не унимался я.

— Все мы когда-нибудь начинали заниматься чем-то новым, — философски заметил Хейфец.

— И потом, — добавил он — Не надо представлять себя шишкой на ровном месте. Я действительно предлагаю тебе очень ответственное и очень интересное дело, заниматься которым ты будешь, разумеется, не один. Алексей Алексеевич (он кивнул в сторону Травина) один, без вас троих разберётся с «Темпом-4», там практически нечего делать, а оставшаяся троица с завтрашнего дня полностью переключается на работу над комбайном. Кроме того, все ваши эскизные и опытно-макетные работы будут вне очереди выполняться нашей макетной мастерской и всеми заводскими цехами — об этом я уже договорился с Глаголевым.

* * *

Так родилась идея создания самого современного теле-радио-комбайна, получившего название «Темп-5», а спустя полгода два экземпляра в макетном исполнении уже были полностью готовы, и мы приступили к их «доводке», отладке и комплексным испытаниям, на что нашей команде отводился ровно месяц. Оставшееся время должно было быть использовано для изготовления выставочных образцов, их регулировке и подготовке к отправке в Брюссель. Одновременно началась бумажная волокита с МИДом и КГБ по оформлению трёх наших специалистов для работы на выставке в качестве стендистов. В их число попал и я.

* * *

Исходя из того, что «…человека встречают по одёжке…» Хейфец лично вместе с художником Дивовым переключился на изготовление футляров для выставочных образцов. В столярном цехе завода срочно отгородили глухой загородкой специальное помещение, где два лучших столяра и краснодеревщик создавали два «мебельных» шедевра, один из которых фанеровался тёмным орехом, а другой — особо красочным сортом карельской берёзы. Чтобы на уникальные экспонаты, не дай Бог, не попала соринка или пылинка, к закутку подвели отдельную систему вытяжной вентиляции, а все «грубые» работы разрешалось производить только вне отгороженного участка.

Когда футляры были полностью готовы, отполированы до зеркального блеска, их с величайшими предосторожностями перенесли в специально освобожденное цеховое помещение, где спецбригада монтажников осуществила полный монтаж «внутренностей» и было произведено пробное включение.

Я к этому времени, пользуясь своими связями, выклянчил в Торговой Палате для такого важного дела три американские демонстрационные стереогрампластинки с наиболее выразительными и впечатляющими стереоэффектами: звуковой картиной приближающегося, проносящегося мимо станции и удаляющегося скоростного поезда, марширующего вдоль плаца строя военных, прибытия и отбытия состава метро, игрой в пинг-понг с попеременными ударами шарика слева и справа от сетки и т. п. На одной из пластинок был записан концерт симфонической музыки в исполнении большого филадельфийского оркестра, а на третьей — джазовый концерт Луи Армстронга в стереофонической записи.

При воспроизведении этих опусов через тридцативаттный УНЧ и две выносные колонки с пятью громкоговорителями в каждой, которые по желанию прилагались к комбайну в дополнение к собственной встроенной акустике, зрительно-слуховой эффект был просто ошеломляющий. Когда я включал комбайн «на всю катушку», к закрытым дверям нашего цеха в недоумении собирались проходившие мимо люди, не понимая, откуда вдруг посреди завода взялся грохочущий поезд.

Помимо приобретения упомянутых грампластинок, я выкроил целую неделю из своего жёсткого графика, которую провёл в ГДРЗ (Государственный Дом Радиовещания и Звукозаписи), где самолично переслушал не одну сотню новейших стереофонических фонограмм, из которых отобрал и скомпоновал около десятка демонстрационных кассет для нашей стереофонической «Мелодии».

* * *

Эпопея с изготовлением шести выставочных образцов (по два экземпляра «Темп-3», «Темп-4» и «Темп-5») была завершена, как тогда было принято рапортовать «…досрочно и с перевыполнением…». Оставалась ещё неделя до отправки образцов в Брюссель в сопровождении утверждённых стендистов, когда однажды утром в лабораторию вошёл мрачный как никогда Хейфец, велел собрать нашу командируемую бригаду и сказал, не обращаясь ни к кому конкретно:

— Вот что, ребята. Никто из вас в Брюссель не едет, а вместо вас стендистами поедут трое крупных специалистов из КГБ, которые, правда, о радио не имеют ни малейшего представления. Поэтому за оставшуюся неделю вам предстоит натаскать их по нашим моделям, чтобы они как минимум усвоили, где у наших моделей включатель, и что он же по совместительству одновременно является и выключателем.

— Как же так… — начал, было, я, но Хейфец перебил меня:

— Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. И давайте к этой теме больше не возвращаться!

* * *

Последние дни одновременно с натаскиванием кэгэбэшников прошли в суете по упаковке и отправке экспонатов. На мою долю выпала забота о комплектовании всей необходимой технической документации, рекламных буклетов и прочей многочисленной макулатуры. К концу предпоследнего дня остался неупакованным только второй экземпляр комбайна, в отделке из карельской березы. За полчаса до конца работы в цех пришёл уставший и осунувшийся Хейфец. Ничего не говоря, он молча подошел к комбайну, долго стоял возле него, как бы прощаясь, а потом вдруг сказал:

— Знаете, ребята, у меня почему-то сегодня плохое предчувствие. Не могу точно сформулировать, но давайте-ка на всякий случай перетащим комбайн ко мне в кабинет, я его запру там до утра, а ключ в охрану сдавать не буду. Так мне будет спокойнее спать.

Не мне вам объяснять, что пожелание начальства — закон для подчинённых. В кабинет — значит в кабинет. Я сбегал в гараж, разыскал электрокарщика, кар подкатили к цеху, перевезли на нем комбайн в грузовой лифт, подняли на третий этаж и со всеми предосторожностями перенесли в кабинет. Хейфец достал из кармана носовой платок, бережно стер им воображаемые пылинки с зеркально отполированной верхней крышки, тяжело вздохнул и сказал:

— Ну, всё, ребята. Спасибо вам большое за всё. А теперь пошли спать, утро вечера мудренее.

* * *

Первое, что мне сообщили утром, когда я пришёл на завод, что полчаса назад Хейфеца увезли на «Скорой» с острым сердечным приступом. Никто толком не мог объяснить, что произошло на самом деле, но первые пришедшие на работу нашли Хейфеца лежащим на полу возле приоткрытой двери его кабинета, куда он так и не успел войти.

В суматохе никому не пришло в голову заглянуть за приоткрытую дверь, а когда я это сделал, меня также едва не хватила кондрашка. Нет, нет, с самим комбайном ничего не случилось. А случилось с большим матовым стеклянным… плафоном, висевшим под потолком много лет, но решившим именно в эту роковую ночь упасть точно на середину зеркально-полированной крышки комбайна. Бесчисленные осколки плафона красивым веером разлетелись, образовав на крышке комбайна причудливый белоснежный узор.

* * *

Хейфец пролежал в реанимации три дня с диагнозом «острая сердечная недостаточность». Мы за это время полностью устранили все последствия катаклизма, восстановили в первозданном виде зеркальную полировку на крышке комбайна, упаковали его как положено и отправили по назначению.