— Не следует это делать. Долго будет жечь кожу. А если вовремя не промоешь чистой холодной водой — красный след останется навсегда.

Музыка, которой был старец, все еще звучала, но очень тихо. Он стал напоминать эльфа, облаченного в обычные штаны, кафтан и меховой плащ, он теперь ходил, а не парил, хотя временами то, что располагалось за Драэлнором, проглядывало сквозь него. Агач, все еще ощущающая легкую слабость, улегся на камнях, растянувшись во весь рост и положив руки под голову.

— Ты хорошо виден, — произнес он, покосившись на старца, который стоял возле расселины, выводящей под свод большой пещеры.

— Я дряхл, Альвар-юнец. В вещественном теле я слаб, немощен. И не могу пребывать в нем долго. Вблизи живых деревьев, под солнечными лучами, я становлюсь крепче, но камень быстро лишает сил. Поэтому теперь предпочитаю иной, не плотский вид.

— Так что ты рассказывал, старик?

— Если не понял — слушай еще. Пропев Песнь Жизни и сам став песней, я потерял многое из того, что умел, — но приобрел и нечто новое. Например, теперь я иногда могу путешествовать. Это напоминает драэлне сынов омелы, хотя и отличается… Не во плоти, но в виде мелодии я устремляюсь за границы мира и витаю над мирами иными. Я могу встречаться с их обитателями и даже говорить с ними. Вот история, которую я услышал в одном из путешествий. Когда-то, давным-давно и не здесь, жил… назовем его человек. Племя людей — оно вроде нашего, хотя у них больше городов, напоминающих Аргос. Этот человек служил следопытом, но охранял не лесные тропы и границы туатов, а улицы одного из людских городов. Конечно, у него было имя, а еще его называли Капитаном — так буду называть его и я. То существо, от которого я услышал эту историю, жило вместе с другими, подобными ему, в коридорах между мирами, но иногда наблюдало за Капитаном — почему-то он нравился существу. Люди не знают наших Вечных, вернее, у них свои Вечные, коих они именуют Первыми Духами. В мире людей известно, что если ты верил в Духов и вел праведную жизнь, то есть был хорошим, то после смерти твоя душа перерождается в новом теле, в теле младенца. Если ты был плохим — после смерти душу выбрасывает за границы мира, в мертвое время, где она быстро разрушается. Ну а если ты не верил в Духов вообще, душа застревает на этой границе, в удушливой… то есть удушающей дух полости между бытием и небытием, где, тоскуя по жизни и страшась смерти, бесконечно прозябает в страдании. И было еще кое-что, о чем толковали люди, то, во что кто-то из них верил, а кто-то — нет. Что душа неверующего, даже самого стойкого неверующего, сохранится для перерождения, если своей смертью он спасет чью-то жизнь. Впрочем, те, кто был ближе простых людей к Первым Духам — в том мире таких называли магами и алхимиками, — не приветствовали эту идею и утверждали, что ничто не спасет неверующего, будь он плохим или хорошим, что главное — верить в Духов, а перед смертью покаяться, и тогда перерождение ждет тебя.

Так вот, Капитан, будучи закоренелым неверующим, жил в городе, занимаясь своими делами и своей службой. Однажды он услышал о чудесной стране, что лежит где-то на окраине мира: огромном солнечном мелководье, из дна которого растут великие деревья. Кроны их — как острова, и помимо листвы покрыты еще пухом, тем, из которого образуются облака. Ветер сдувает пух, он сбивается в комья, в стога, в белоснежные горы, парящие над твердью и водами. Те, что поменьше, разлетаются по миру, а самые крупные так и остаются над мелководьем, кружась над ним в бесконечном хороводе. На облаках этих живет племя чудесных людей, высоких и красивых, там стоят их дома, с облаков они ловят рыбу, а в кронах деревьев пасут своих животных. Капитану так понравилась эта картина, что с тех пор мечтою его стало достигнуть мелководья и поселиться на облаке… Впрочем, в душе-то он знал, что все это выдумки, и никаких пуховых облаков, никакого солнечного мелководья и великих деревьев на свете нет. Он все еще не верил в Духов, просто не мог заставить себя поверить в них, ведь в его жизни никогда не было никаких чудес, лишь грязь и кровь, лишь убийцы, насильники, негодяи, мошенники — преступники, которых он ловил на улицах своего города. И вот однажды он умер. Какой-то разбойник зарезал его. Но перед смертью Капитан спас других — старика, женщину и ребенка в ее чреве. Капитан погиб — его душа исчезла, пропала, на мгновение увидела страшную узкую полость на границе бытия и небытия… а после, извлеченная оттуда мягкими руками существа, которое и рассказало мне все это, переродилась в теле младенца. Этот младенец был сыном великого вождя того племени, что жило на облаке, кружившемся над солнечным мелководьем… — Драэлнор Лучшая Песня Жизни вздохнул, вплетая в шелест вырвавшегося из груди воздуха легчайший звон колокольчиков, и повернулся к лежащему на камнях Септанте: — Ты все еще не понимаешь? Ну же, младой Альвар! Вечным безразлична наша вера в них. Судьба твоей души не зависит от того, веруешь ты или нет. Думая, что Вечные так самовлюбленны и горды, — а как иначе, с чего бы им еще волноваться из-за того, верует ли в них кто-то? — мы превращаем Вечных в себя, наделяем их своими чертами… а это — грех куда больший, чем неверие, которое грехом-то и не является. Для искупления и бесконечного существования нужна вера? Нет. Так полагают, и убеждают в этом других, лишь те, кто присвоил себе право говорить от имени Вечных. Главное, каков ты, а не веруешь ли ты. Ну а друиды… теперь понял, младой Альвар?

— Они наделяют Вечных нашими чертами, — сказал Септанта. — И потому лишают их силы, делая подобием нас.

— Да, оплетают омелой веры, упрощают и ухудшают их. Вечные — не что-то ограниченное. Они безграничны. И что же, мы будем держаться лишь той их части, которую нам удалось заключить в узкие комнаты своих разумов? Вечные творцы сущего! Иное, необъятное сознание… Как можно превращать их в столь мелочных тщеславных существ, уподобляя нам самим? Их служители лишают предмет своего служения высшего смысла, низводя до какого-нибудь самовлюбленного сида, раздраженного тем, что крестьянин недостаточно низко поклонился ему, когда поутру он выехал, чтобы полюбоваться на свои земли.

— Я понял. — Эльхант встал, подхватив меч. — И я отдохнул. И потому я повторяю: что нам теперь делать, Драэлнор?

Стоя возле расселины, старец надолго замолчал. Прислонившись к стене, Эльхант разглядывал едва заметную дымку под сводом — выход паутинного портала, одного из тех семи, что находились в пещере с горой костей.

— Положение крайне тревожно, — произнес Драэлнор наконец. — Более того, оно смертельно. Всего полдюжины дней — и как изменился мир! Я хотел проникнуть в хитросплетения порталов, ты хотел убить оллама… нет-нет, не спорь, Альвар-юнец, ты желал именно этого, пусть и подспудно, глубоко внутри себя, именно поэтому и согласился помогать мне. Так вот, теперь мы в паутине, и Брислан мертв… пусть и не твоими стараниями, но убит… вместе со всеми сынами омелы! Мы добились своего — и племени нашему настал конец.

— Мадред… — начал Септанта, но Лучшая Песня с легким раздражением отмахнулся.

— Не повторяй тот взволнованный бред, что услышал от Брислана. Никакой он не Вечный. Да оллам и сам понял это, иначе не пытался бы сражаться с ним.