Та поездка в Сирию произвела на меня неизгладимое впечатление, и, когда ситуация там ухудшилась, я понял, что должен вернуться. Я связался с офисом «Врачей без границ» в Париже и сказал, что готов поехать – что они могут предложить, куда я могу отправиться и когда?

К моему удивлению, мне ответили, что больше никаких миссий в Сирию не будет. Более того, я вообще больше никуда не поеду, точка – «Врачи без границ» больше не желали пользоваться моими услугами. Они придерживались строгого правила двух проступков. Происшествие в больнице «Альфа», когда джихадисты угрожали захватить ее из-за того, что я фотографировал закат, стало моим вторым проступком. Я знал, что запрещено делать снимки, но, как уже говорил, все это правило оставляли без внимания, а «Врачи без границ», казалось, были не прочь закрыть глаза на все мои бесценные учебные видео, которые формально тоже были сняты в нарушение этого правила.

В чем же тогда был мой первый проступок? Для этого нам нужно вернуться на два года назад, в другую поездку. Причем на этот раз, в кои-то веки, это было стихийное, а не рукотворное бедствие.

Во вторник, 12 января 2010 года, в 16:53 по местному времени на западной оконечности Гаити произошло землетрясение магнитудой семь баллов по шкале Рихтера. Эпицентр землетрясения находился примерно в пятнадцати милях к западу от столицы Гаити Порт-о-Пренса, произошли десятки сильных подземных толчков. Землетрясение напрямую затронуло три четверти миллиона человек, а оценки итогового числа жертв колеблются от ста до более чем трехсот тысяч.

В первые несколько дней после катастрофы, когда всюду царил хаос, международное сообщество начало откликаться на призывы об оказании гуманитарной помощи. По сути, туда приглашались все желающие, и впоследствии рассказывались истории о том, как неопытные хирурги проводили гильотинные ампутации выжившим в импровизированных клиниках. Не прошло и недели, как «Врачи без границ» позвонили мне с просьбой приехать туда в качестве хирурга общей и реконструктивной хирургии.

К моему приезду на Гаити с большинством ран, представляющих опасность для жизни, врачи уже разобрались, но работы по реконструктивной хирургии оставалось немало. Меня отвезли прямиком в полевой госпиталь «Врачей без границ», и я очень обрадовался, когда меня встретила Рэйчел Крейвен – она провела там уже по меньшей мере неделю и проделала огромную работу по организации госпиталя на главном футбольном поле. Это было невероятное зрелище. При подобных катастрофах «Врачам без границ» просто нет равных в материально-техническом обеспечении, а их госпитали неотложной помощи лучшие, что я когда-либо видел.

Госпиталь состоял из надувных палаточных модулей. Вес каждого модуля составляет примерно тысяча двести килограммов, а доставляют их в сдутом виде. С самолета их перекладывают в грузовик, а из грузовика выгружают уже на территории возводимого госпиталя, желательно где-нибудь на равнине. На сооружение целого госпиталя уходит примерно двое суток непрерывной посменной работы. Внутри каждой палатки расположены длинные листы резины, вшитые между огромными трубами, с люверсами, за которые подвешиваются перегородки между отдельными комнатами. По окончании сборки внутренние комнаты переоборудуются в операционные и послеоперационные палаты, а пациентов размещают в обычных брезентовых палатках по периметру.

Такая концепция палаточного госпиталя была разработана в 2005 году и с тех пор использовалась при стихийных бедствиях по всему миру, включая Пакистан, Индонезию, Шри-Ланку, Филиппины и Непал. Работа хирурга в таком палаточном госпитале мало отличается от работы в лучших западных больницах. Кроме того, «Врачи без границ» всегда предоставляют самое современное оборудование.

Когда я прибыл в Порт-о-Пренс, больница работала уже несколько дней, и в ней находились порядка двухсот пятидесяти пациентов, многие из которых нуждались в дальнейшем хирургическом лечении из-за перенесенных ими грубых ампутаций. В ту первую ночь нас отвезли в дом, где жили иностранные волонтеры. Он стоял напротив полностью разрушенной гостиницы Le Chandelier. С подветренной стороны от нее стоял тошнотворно-сладкий запах разложения – под обломками были погребены многочисленные тела погибших.

Следующие три недели совместно с французским анестезиологом Франсуа, которого поставили ко мне в пару, я проводил реконструктивные операции, пересаживая мышцы и кожу, чтобы закрыть сильно поврежденные участки тела, зачастую с применением лоскутов из широчайшей мышцы спины.

У этой большой мышцы единственный источник кровоснабжения – если его изолировать и приподнять мышцу со своего ложа, ее можно повернуть и накрыть большинство повреждений груди, верхних конечностей и плеча. Это одна из безотказных процедур в пластической хирургии.

Кроме того, мы брали кожу вместе с лучевой артерией с предплечий пациентов, разворачивая ее, чтобы скрыть повреждения. Большинство травм были причинены упавшей кирпичной кладкой. Конечно, имелись множественные переломы, но многие выжившие страдали и от компрессионного некроза.

Когда вы сдавливаете кожу, она белеет, потому что циркулирующая под ней кровь разгоняется в стороны. У людей, которые застряли под обломками рухнувшего здания и не могут пошевелиться, кожа перестает получать кровь, и мышцы под ней отмирают. Омертвевшие ткани распадаются, и их крошечные частицы попадают в кровоток, в итоге закупоривая мельчайшие капилляры в почках. Если это не исправить, развивается почечная недостаточность, и наступает смерть. Таким образом, поддержание функций почек – одна из первых спасительных мер после извлечения пострадавшего из-под обломков. И именно по этой причине прикованных к постели пациентов необходимо переворачивать с одного бока на другой каждые несколько часов, чтобы избежать длительного сдавливания отдельных участков кожи.

Мы поочередно обходили всех пациентов, на что иногда уходил весь день. Как-то раз, совершая обход в детской палате, я заметил младенца, которому на вид было не более полутора месяцев. Это была девочка с ужасными травмами головы и правой ноги, а правую руку ей уже ампутировали. На нее было больно смотреть. Она лежала в городской больнице Trinité, когда та обрушилась, – ее зажало между обломков. Прошло два дня, прежде чем ее плач был услышан.

Судя по всему, ампутацию провели сразу после спасения, и именно обломки, в которых ее нашли, раздробили ей макушку. Каким-то чудом мозг остался нетронутым, и все когнитивные функции сохранились – девочка реагировала на внешние раздражители, пила молоко, кишечник и мочевой пузырь исправно работали.

В доме, где нас поселили, в тот вечер у меня состоялся долгий разговор с Франсуа. Я попросил его осмотреть девочку утром – по совместительству он был еще и детским анестезиологом. На следующий день мы вместе примчались в детскую палату и тщательно осмотрели ребенка. Я снял повязку с ее головы и с ужасом увидел, что бо́льшая часть черепа оголена – на кости не было кожи. Сами кости черепа выглядели омертвевшими, и я боялся, что вскоре у нее разовьется смертельно опасная инфекция: из раны уже сочился гной. Осмотрев то, что осталось от правой руки, я обнаружил оголенную плечевую кость. Кроме того, у нее имелись шрамы вокруг бедер.