Мы пробились к шлюпкам и отдали швартовы. Кубинцы стали палить по нам ис пушек но тогда подошол «Аквилон» и задал им перцу. Мы поднялись на палубу с убитым Парксом и несколькими ранеными включая литенанта Уитни потерявшего большой и указательный палец. Вы бы покачали головой, сударь, увидя как моряки поднимались на борт в нарядах с кружевами все небритые и забрызганные кровью. Я и сам то как вспомню об етом то тоже качаю головой. Таков был набег на Баракоо.

Незнаю что исчо я могу рассказать вам только вот иногда думаю что Джемс Даер поощрял пристрастие господина Манроу к бутылке. Господин Манроу сошел на берег в 56 году Даер стал корабельным врачом и сказать по совести очень хорошим врачом хоть был себе на уме. Он покинул корабль в 58. Я спросил у нево куда он направляетца а он сказал к более изысканной жизни чем вы можете вообразить господин Дрейк и чтоб слышать звон монет. Однажды ночью очень тихо он уплыл на ялике с корабля. Думаю ево старый слуга Гаммер уплыл вместе с ним ибо более мы его невидели.

Надеюсь я оправдал ваши надежды етим письмом и вы простите мой грубый слог. Я ушел в море в девять лет и корабль был моим университетом.

За сим остаюсь ваш покорный слуга

Военный моряк Дрейк.

Госпожа Манроу

его преподобию господину Лестрейду

Бат, июня 1774

Сударь!

Ни одно имя не вызывает у меня такого отвращения, как имя Джеймса Дайера. Ежели вы говорите, что он умер, то я только радуюсь этому, ибо он убил моего мужа так же точно, как если бы сделал это собственными руками. Мой супруг был добрым человеком, чьим единственным недостатком была безрассудная привязанность и доверчивость к тому, кто не заслуживал ни того, ни другого. И хотя мой супруг сам отнял у себя жизнь, я уверена, что он пребывает на небесах, тогда как Джеймс Дайер горит в аду. Прошу вас более не писать мне, ибо я никогда не смогу вести переписку с человеком, называющим себя его другом.

С уважением,

Агнесса Манроу.

Пассажиры, сидевшие наверху дилижанса, спустились вниз, насквозь промокшие от дождя, который лупил по ним с тех самых пор, как они проехали деревню Бокс. Они стоят во дворе, покуда слуги с постоялого двора перетаскивают их дорожные сундуки из багажной корзины позади повозки. Кучер открывает дверцу.

— Бат!

Теперь выходят и те, что ехали внутри, числом шесть человек. Они надевают шляпы и, хмурясь, глядят на небо. Большинство в дороге дремали, о чем свидетельствуют их бледные помятые лица. Лишь один, похоже, совершенно безразличен к дождю и не испытывает никакой усталости после долгого путешествия из Лондона. Он легко перешагивает лужу и о чем-то говорит с другим человеком, постарше, тем, что ехал наверху. Человек этот кивает, словно получил от молодого какие-то указания.

Хозяин постоялого двора, держа плащ над головой, приглашает путешественников войти, и они, хлюпая по грязи, проходят за ним в дом. Там пахнет жареным мясом, сырой одеждой и мокрой псиной. Джеймс спрашивает комнату. На одну-две ночи, не больше. Девушка-служанка провожает его наверх, открывает и придерживает дверь, а когда он входит, приостанавливается на пороге. Обернувшись, он глядит на нее. Она приподнимает брови, делая молчаливое предложение.

— Сколько?

— Пять шиллингов, — отвечает она. — Деньги вперед. Без вывертов и все по-христиански.

Он разглядывает девушку. Вырез до нелепости огромен. На правой груди из-под шемизетки виднеется шрам в виде полумесяца.

Джеймс дотрагивается:

— Что это?

— Узел, сударь, доктор вырезал его еще до Рождества.

Он ощупывает грудь вокруг шрама. Девушка отталкивает руку. Она взволнована, словно его прикосновение разбудило забытый кошмар.

— Я же сказала, деньги вперед.

Он нашел еще два уплотнения. Она отпихивает его и отступает назад, прочь из комнаты. В сером дождливом свете, что падает в коридор, девушка похожа на привидение.

— Пять шиллингов, — повторяет загробный голос.

Джеймс качает головой:

— Я не дам за тебя и шести пенсов. Разведи огонь. Когда придет человек по имени Гаммер, пришли его ко мне.

Уже совсем темно, когда, брюзжа, появляется подвыпивший Гаммер.

— Нашел ты его? — спрашивает Джеймс.

Гаммер подходит к огню.

— Мне всегда было не по нутру это место, — бормочет он. — Люди говорят, его основал свинопас. Небось, так оно и есть.

— Я спрашиваю, нашел ли ты Манроу. Будь повежливее и отвечай.

Гаммер разворачивается. Прямой, холодный, убийственный взгляд.

— Слишком много ты себе позволяешь, — говорит он.

— Тут нет детей, чтобы бояться вас, мистер Гаммер.

— Повторяю, слишком много. Важности-то напустил! Забываете, мистер, что уж я-то отлично знаю, откуда вы такой взялись.

— А ты выпил больше, чем я думал. Лучше ложись в постель. Что это ты там бормочешь?

— Говорю тебе, щенок, — придет день… Господи, правду о тебе Грейс говорила.

— Когда вы так тявкаете, сударь, — говорит Джеймс, — то напоминаете мне старую собаку, давно потерявшую зубы, которая сидит среди вони и грязи и ждет, когда кто-нибудь из жалости вышибет ей мозги. Старики не должны угрожать. Ты видел Манроу?

— Я нашел его дом, — в голосе Гаммера больше нет злости. Он не отрываясь смотрит в огонь.

— Записку отнес?

— Да.

— Тогда навестим нашего старого друга завтра же утром.

Очаг потух. Гаммер храпит в постели. Джеймс усаживается у стола, развязывает кошелек и высыпает в ладонь монеты, затем складывает в два аккуратных столбика золото и серебро. Чуть меньше двадцати пяти фунтов. На такие деньги можно легко просуществовать два-три месяца кряду, ежели жить тихо, питаться в дешевых трактирах, не притрагиваться к картам и разводить огонь только по вечерам. Но Джеймс не намерен довольствоваться таким прозябанием. Именно так он жил в Лондоне — в студенческой каморке на Дюк-стрит, тратя три фунта шесть шиллингов в неделю (домохозяйка миссис Милк, вдова и дочь священника). Ходил в больницу Святого Георгия в надежде увидеть, как оперирует доктор Хантер, или — через новый мост в Вестминстере — в больницу Святого Фомы, где следовал по пятам за доктором Фодергиллом во время его обходов. Зимой сиживал в кофейне Батсона — там, у камина, всегда было тепло — и долго думал, прежде чем потратить каждый шиллинг. Теперь довольно.

Он ссыпает монеты в кошелек, кладет его в карман, снимает кафтан, жилет, туфли и ложится в постель. Гаммер храпит и, вздыхая, бормочет что-то невнятное. Джеймс задувает свечу. За окном снова стучит дождь.