«Заходим в кабинет. Президент еще мрачнее, чем был накануне. Ни с кем не поздоровался. Когда сели, я спросил: «Борис Николаевич, разрешите доложить?» «Нет. Садитесь, я не с вас хочу начать, Ельцин сразу обозначил свое отрицательное отношение ко мне, я сейчас послушаю московских…» А Коржаков тем временем подсовывает ему под руку записочку с именами-отчествами милицейских генералов (двоих однофамильцев министра внутренних дел начальника ГУВД Москвы генерал-полковника милиции Николая Куликова и его коллеги из Московской области генерал-полковника милиции Александра Куликова. О.М.). Ельцин прочел ее и поднял с места начальника ГУВД Московской области: «Доложите, Александр Николаевич, как идет подготовка!» Тот сообщил о работе, которая уже проведена: «В соответствии с полученной от министра задачей произведен расчет сил и средств, взяты под охрану объекты, 16 тысяч человек задействованы, требуются дополнительно еще как минимум 13 тысяч».

Президент с деланным удовлетворением на лице: «Ну вот, хорошо идут дела в Московской области, не то что в Министерстве внутренних дел!..» Я понял, что на столе перед ним лежит еще один указ о моем освобождении от занимаемой должности. Это обычные листки бумаги, только перевернутые, чтобы никто не мог прочитать их содержание. Но один из них, верхний, все-таки просвечивался, и было видно, что там совсем немного текста. Один абзац освободить прежнего министра. Другой абзац назначить следующего. Но мне в тот момент это было абсолютно безразлично. Я для себя решил, что в этой авантюре я участвовать не буду.

Когда президент посадил моих однофамильцев, я все-таки еще раз попросил разрешения доложить. Говорю: «Борис Николаевич, это ведь не только мое мнение, но и моих заместителей».

Он тут же меня прерывает. Смотрит зло, раздраженно: «Они у вас что, все коммунисты?..» «Нет, не коммунисты, парирую я, но в 91-м и в 93-м годах у вас были все основания для подобных действий. Сейчас их нет. Это похоже на авантюру. Последствия не просчитаны. Разгон Думы антиконституционный акт, а сегодняшняя Конституция это ваша, Борис Николаевич, Конституция…»

Ельцин прерывает меня и говорит: «Это уже мое, а не ваше дело, какой это акт!» Я не сдаюсь: «Разрешите продолжить?» Молчит. «Привлечь коммунистов к уголовной ответственности не за что. Если вести речь об уголовной статье за измену Родине, то ведь они выступают за сохранение целостности СССР… За что их привлекать?» После этого президент не выдерживает, вскипает: «Вы как себя здесь ведете? Что вы мне не даете слово сказать?! Это вы там, у себя, совещания проводите, как хотите, а здесь вы находитесь у меня в кабинете!» Подавил гнев, смотрит на меня разочарованно. Я гну свое: «Разрешите продолжить?» Молчит. «Уход коммунистов в подполье создаст им образ гонимых властью людей. Сейчас у них пять различных направлений, но они будут консолидированы. Это будет мощная сила. Туда пойдет молодежь».

Пользуюсь тем, что Ельцин меня не останавливает, и задаю очень важный вопрос: «А почему на этом совещании нет Грачева? Кто просчитал реакцию Вооруженных Сил? У меня нет уверенности, что они вас поддержат. Спросите у Барсукова, он подтвердит, что у военной контрразведки имеются данные о том, что в случае выступления некоторых частей Вооруженных Сил им обещана поддержка. Расчет делается на инертность народа, на то, что никто не выйдет поддержать коммунистов. На это же рассчитывал и Крючков в 91-м году… И проиграл. Он тоже говорил, что народ не выйдет, и уповал на демонстрацию военной силы. Сейчас это делаем уже мы».

И тут выкладываю последние козыри: «Здесь должны присутствовать генеральный прокурор и председатель Конституционного Суда. Они разделяют мою позицию». Ельцин уже просто ворчит: «Вы за себя говорите! Вы за других не говорите! Я знаю их точку зрения». Мне тоже приходится перейти на более мирные тона: «Ответственность в данном случае будет лежать на вас. Президент России это объединитель нации, а вам, Борис Николаевич, навязывают войну. Даже непонятно, кто дает такие советы!..»

…Я ожидал, что именно сейчас президент перевернет лист на столе и подпишет указ о моем освобождении. После тяжелой паузы Ельцин произнес, как мне показалось, через силу: «Да, их нужно разогнать. Мне нужны два этих года. Указ готов к подписанию. Проблему решим, наверно, так: поэтапно… Помещение Госдумы и компартии пока не занимать! (Между тем здание Госдумы уже занято. О.М.) Сегодня я буду говорить со Строевым и с Лужковым. Идите. Ждите команды».

Когда Ельцин это сказал, я понял, что ничего страшного уже не случится. У президента хватило мудрости перешагнуть через себя, через свой характер. Он понял, что затея может кончиться трагически, что его пытаются использовать. Я не сомневался, что ельцинская фраза «Ждите команды» это уже слабый отголосок пролетевшей грозы. Последними раскатами грома были и начатое блокирование здания Госдумы, и объявление, что оно заминировано. Но уже около 8-00 Крапивин (начальник Главного управления охраны. О.М.), позвонивший мне в министерство, начисто рассеял все мои сомнения: «Дана команда думцев запускать!»

В довершение всего сразу после совещания Куликов попросил одного из своих генералов-однофамильцев начальника столичного ГУВД встретить в аэропорту московского мэра Юрия Лужкова, возвращающегося из какой-то поездки, и рассказать ему, о чем говорилось на совещании у президента, чтобы он был готов к разговору с Ельциным. Лужков, по словам Куликова, также категорично высказался против разгона Думы и запрета компартии.

Почти всякий автор мемуаров стремится представить в них себя в наилучшем свете. Так что читать их, мемуары, надо, всегда имея это в виду, делая на это скидку. Может быть, в реальности, возражая Ельцину, Куликов и не был так настойчив и храбр. В частности, не уверен, что он, находясь в кабинете президента, мог в глаза ему сказать, что задуманное им «похоже на авантюру». Однако в целом, думаю, примерно так оно в действительности и было, как пишет Куликов. Подтверждением тому служат слова самого Ельцина что против его планов «неожиданно резко» выступил министр внутренних дел и что ту же позицию занял премьер Черномырдин.

И все-таки большинство «за»

Однако в целом сам Ельцин то утреннее совещание 18 марта (он ошибочно датирует его 23-м), его исход и настроение большинства тех, кто на нем присутствовал, описывает несколько иначе. Упомянув, что против его планов высказались Куликов и Черномырдин, президент пишет, что большинство участников совещания поддержали идею переноса выборов:

«Борис Николаевич, говорили мне, вы же не отказываетесь от выборов, вы только переносите их на два года, поэтому обвинить вас в нарушении демократических принципов нельзя. Народ не хочет никаких выборов. Все привыкли к вам. И с коммунистами можно покончить только решительными действиями. Сколько лет они будут людям головы морочить, отравлять всем мозги?! Сейчас, может быть, тот самый благоприятный момент, когда это можно сделать. У вас пошел рейтинг вверх, за вами все пойдут».

Наконец я сказал: «Все понятно. Большинство — «за». Совещание закончено. Идите, я подумаю сам».

Последнюю точку ставит Чубайс

Перелом в своем настроении Ельцин объясняет не возражениями помощников, не сопротивлением Куликова и других высокопоставленных чиновников. По крайней мере, считает он, не это сыграло решающую роль. После описанного совещания он все еще продолжал раздумывать, как поступить. Окончательное решение надо было принять быстро, в течение суток, пока информация о его планах не распространилась за пределы узкого круга посвященных. В этот момент, как пишет Ельцин, инициативу взяла на себя его дочь Татьяна. Она пригласила в Кремль Анатолия Чубайса, не занимавшего, как мы знаем, в ту пору никаких официальных постов, и попросила отца принять его и выслушать «другое мнение». По словам Ельцина, именно разговор с Чубайсом оказался решающим. Сам президент так излагает его: