к нему. Ведь спать с женой друга – это так неправильно. Не удивлюсь, если он чувствовал вину и хотел все исправить. Ее любимой книгой был «Печальный кипарис» Агаты Кристи. Но ей нравился не только роман. Гораздо больше ей нравилась обложка. Я посмотрел, где книга развалилась на части. Это фрагмент о том, как перед смертью леди просит дать ей портрет ее возлюбленного. Ей нравилось думать, что этот человек также ранен любовью к ней. Да, этот человек был службист. Но не до мозга костей. Я бы даже не удивился, если бы в юности у него были и другие склонности. Но их пришлось ногами забить под кровать, чтобы добиться в жизни хоть какого-то успеха. Это была единственная в его жизни история любви.

Смородина думал о том, что Ольга почитала своего отца как оберег и как источник своего могущества. Но любить ей, в принципе, было нечем. Охотник не любит животных, головы которых хранит. Это его трофеи, доказательства меткости. Но у Смородины была цель, и ему не следовало быть слишком откровенным с Александром. Ему нужно было разбудить в звере душу.

Опасно было писать реалистичный портрет Александра, слишком узнаваемый у объекта нос (Гоголь, привет!). Аля унаследовала его полностью. Глаза. А вот глаза были очень похожи, только тот взгляд, который изобразил неизвестный художник, бывал у Александра редко. И как он об этом взгляде догадался? По фотографии? Или просто совпало? Для Ольги в сорок лет эта картинная галерея была таким же праздником непослушания, как и побеги на дискотеку в пятнадцать. Только обхитрила она не строгого папу, а мужа. Платон Степанович думал о художнике Тропинине, потом о поэте. Но дело было гораздо проще, от Пушкина Ольге нужны были только имя и отчество – Александр Сергеевич.

– Меня не пускали первым к разбору документов, но я думаю, что ваши сотрудники могли найти фотографии этого человека, – продолжил атаку лестью Смородина. – Я уверен, что она его очень любила. Поэтому и родила ребенка. Она была очень талантливой, очень красивой, но слабой женщиной. Она испугалась что-либо менять. И, наверное, испугалась его внутренней силы.

Платон Степанович кожей почувствовал, что попал в точку. Каждый раз его удивляло, что вроде бы умные люди покупаются на грубую, даже глупую лесть. Едят с рук. На самом деле он подозревал, что аборт Ольга сочла вредным для здоровья, скорее всего, слишком поздно поняв, что именно с ней происходит.

– Итак, Ольга уехала в Карелию, где якобы поправляла здоровье и делала пластическую операцию, а на самом деле родила девочку. Ребенка она отдала на воспитание. Ей легко было ассоциировать себя с аристократией прошлых веков, чьих детей воспитывали кормилицы. Если бы хоть одна женщина ее круга знала о том, что она родила, она бы уже не смогла отдать ребенка, ведь сегодня такое действие осудили бы. Но никто не знал. Мне сейчас вообще непонятно, как она провернула это дело. Хотя пик ее славы был позади, ее могли узнать. Рожала, замотав лицо бинтами? Но, скорее всего, это было место, где, в принципе, не задавали лишних вопросов. Но вот один человек, которого она встретила в этом санатории, ее запомнил.

Теперь понятно, откуда у садовника деньги. У них же трехкомнатная квартира в области, которую он сдает. Они не воровали, нет. Обратите внимание, что никакого рукоприкладства не было, пока не умерла Ольга. Он держал себя в руках, знал, за что получает жалованье. Думаю, Ольга рассказала садовнику и его жене, что хочет воспитать сироту, а муж против. А ей так хочется хоть какого-нибудь ребеночка видеть перед собой. Может, придумала историю про какую-то бедную родственницу с несчастной любовью. Это было в ее духе. Есть еще одна причина, по которой она любила этот роман Агаты Кристи. Там тоже есть благородная дама, помирающая, при кровати которой дежурит ее незаконнорожденная дочь, которая не знает о своем происхождении. Меня буквально трясло, когда я читал. Начало двадцатого века. Мир уже совсем другой. И вот у твоей постели твоя единственная дочь. Она прислуга, дочь садовника. По сравнению с тобой она живет в коробке из-под холодильника. Одним словом, ты можешь изменить ее положение. Но ты этого не делаешь. Агата Кристи заставляет героиню сказать, что, мол, ей мешает гордость, но я скажу, что гордость ей только помогала. Она была очень богата. Почти парализована. Знала, что умирает. Для кого она хранила эту тайну? Как хотите, а по мне, это все равно что купить щенка, потому что он милый, и выкинуть его на улицу, потому что он дерет мебель. Если ты разочаровалась в материнстве, так и скажи: я жадина, и я тебя не люблю. Ребенок хотя бы будет понимать, что происходит! Нет, она держала ее у своей кровати, получала заботу, высасывала ее силы (сиделка ‒ это очень токсичная, энергозатратная профессия) и кормила обещаниями. Она говорила, что устроит ее будущее. И не устроила. Ничего не дала. Какая жестокость! Я бы предположил, что она наслаждалась мучениями этой девочки.

– Мучениями?

– Уверен в этом. У Агаты Кристи описан благостный ребенок, беззлобный и очень красивый. Златокудрый олень. В жизни дети такими не бывают, ни один ребенок не был удобным для своих родителей. Неужели ее читатели этого не понимали? У нее и слуги в большинстве случаев благостные и неумные, знающие свое место. Как сказал бы Карл Маркс, автор отражает представление о жизни своего класса.

– Она дала ей образование. В этом романе Агаты Кристи.

Смородина удивился только тому, что Александр не стал скрывать, что сюжет ему знаком. Конечно, узнав о его находке, он купил себе такую же книгу и тут же ее прочитал.

– Дала, да. И наверняка представляла это как великое благодеяние. Могла ведь и вилкой в глаз ткнуть. Меня удивляет только, когда при таком обращении от ребенка ждут любви. Не симметричного ответа, а почтения. Бедная девушка без каких-либо перспектив в жизни, кроме тяжелого труда за еду, якобы отец, который и не любит ее, и не считает нужным это скрывать. А родная мать в господском доме пальцем не шевелит, чтобы забрать ее, хотя это в ее силах. В романе, чтобы не воняло, это прикрыто еловыми веточками из того, что дочь не знает о том, что перед ней ее мать. И, наверное, хорошо, что не знает.

– Но она общалась с ней, уделяла внимание.

– Да. Как с собачкой. Я не понимаю, как это можно читать без содрогания. И ведь читали. Такое табу было