дни, о разных случаях с начальниками, коллегами, о слухах и предположениях. Но когда я получила сообщение от Лив, время снова пошло, и я не в силах удержаться дольше чем на пару минут, прежде чем открыть его.

— Лив спрашивает, придем ли мы к ней на ужин в ближайшее воскресенье, — говорю я Симену. — Это групповое сообщение для всех, включая маму с папой.

— Настал час расплаты? — спрашивает Симен.

— Нет, скорее это в мирных целях, — отвечаю я без малейшей уверенности в своей правоте.

— Вообще-то в воскресенье мы должны быть у Магнуса, — сообщает Симен. — Но мы можем и разделиться, ничего страшного. Ты поедешь к твоей семье, а я — к моей.

Теперь я вспомнила: его брат пригласил нас на ужин еще три недели тому назад. Мне хочется ответить так, как я сказала бы Симену раньше: видишь, что получается, когда, как у вас принято, планируют все до мелочей и заблаговременно, — об этом забываешь. А Симен ответил бы: видишь, что получается, когда, каку вас принято, не планируют вообще — это вступает в противоречие со всем, что уже запланировано.

— Знаю, мы уже давно не встречались с твоими родными, и мне хотелось бы их повидать в ближайшее время, — начинаю я. — Но раз Лив пригласила, мне будет трудно отказать ей. Особенно после вчерашнего.

И тут же вспоминаю, что еще не рассказывала Симену о вчерашнем вечере, но он и не спрашивает.

— Да все нормально. По-моему, тебе стоит поехать к Лив, — предлагает Симен. — Взгляд со стороны нам не помешает.

Несмотря на то что я заставила себя опоздать на пять минут, разумеется, прихожу к Лив первой. Ну почему все остальные так расслабленно относятся ко времени и только я пунктуальна? Видимо, случился брак на конвейере.

«А ты знаешь, что ты — приемная?» — как-то сказала мне Лив, когда мы были еще маленькими. Она утверждала, что может доказать это, если попросит маму и папу скрестить руки на груди. Они оба были на кухне и готовили ужин, когда Лив притащила меня из моей комнаты вниз, чтобы показать мне секретный тест. «Просто сделайте, как вам удобно, — сказала Лив и тоже скрестила на груди свои тоненькие ручки. — Видишь, и они, и я делаем это одинаково, правая рука поверх левой. Теперь твоя очередь». Помню, я подумала, что надо попробовать положить сверху ту же руку, как сделали они, но это не получалось, казалось совсем неправильным, и руки сами собой легли наоборот. Мама с папой засмеялись, не подозревая о том, что Лив заранее объяснила мне: это будет тест на родство. «Да, Эллен, тебе явно достались какие-то чужие гены», — поддразнил меня папа. «А может, оно и к лучшему», — заметила мама, ткнув его локтем в бок.

До сих пор я не задумывалась над тем, что они были очень счастливы тогда, беззаботно подкалывая друг друга, — воспоминание о том страшном открытии, что меня, очевидно, удочерили, бросает тень на их лица, глаза и голоса.

Сегодня я сразу звоню в дверь Лив и Олафа, вместо того чтобы обойти вокруг дома и заглянуть в гостиную через стеклянную дверь веранды и затем войти либо постучать в окно, если заперто. Мне открывает Лив, она накрасилась и выглядит лучше, чем несколько дней назад, хотя, кажется, еще сильнее похудела; на ней узкие черные брюки и блузка с широкими рукавами и глубоким вырезом — на мне такая наверняка смотрелась бы дешево, ощутимо добавляя веса. Лив кажется такой изысканной, чуть-чуть холодновато-отстраненной, и я спешу обнять ее, чтобы разрушить невидимый барьер между нами, сложенный из всего, что не было сказано после нашей встречи в Тёйене. Она наскоро обнимает меня в ответ и уходит на кухню, сказав, что у нее что-то стоит в духовке, а я могу пока посидеть в гостиной с остальными.

Перед телевизором спиной ко мне сидит Агнар. Я дотрагиваюсь ледяной рукой до его шеи пониже затылка, он подскакивает и оборачивается, а потом улыбается, увидев, что это я. Возникает короткая пауза, между нами тоже появилась дистанция, подчеркнутая тем, что Агнар теперь выглядит совсем иначе — за лето и осень он вырос по меньшей мере сантиметров на десять, подстригся, плечи и подбородок стали шире.

Агнар встает, и я обнимаю его.

— Ты питался волшебными бобами или это просто хорошие гены сказываются? — спрашиваю я, выпуская его из объятий и обнаружив, что Агнар стал ростом с меня.

— Наверное, гены, — слышится позади меня голос Олафа.

Я оборачиваюсь.

— Нда, а ты, наоборот, как-то съежился, — говорю я ему с улыбкой.

Олаф смеется. Я раздумываю, не обнять ли и его, но он держится на безопасном расстоянии, скрестив руки на груди — точно так же, положив правую поверх левой. После нескольких лет работы в сфере коммуникации я при виде этой позы думаю уже не об истории с удочерением, а о том, что человек пытается защититься.

— Будут все? — спрашиваю я.

— Кажется, да. А Симен не придет?

Я качаю головой, представляя себе, как в эту минуту Симен в гостях у брата берет на руки своего трехмесячного племянника, заглядывает ему в глазки, гладит по нежной головке, качает, ощущая в руках вес маленького человечка, вес того, чего нет у нас.

— Нет, его давно позвал к себе брат, — отвечаю я. — Хокон тоже будет один?

Олаф кивает. Не знаю, почему я спросила про Хокона. Может быть, хотела подчеркнуть, что и с ним что-то не так: у него никогда не было пары, не считая странных связей со странными особами, ни одну из которых Хокон, прямо как учила бабушка, не называл своей девушкой — они все у него «подруги». Но на этом сходство оканчивается, и, наверное, будь бабушка жива до сих пор, у них с Хо-коном оказались бы очень разные представления о том, чем могут заниматься друзья и подруги.

«Как ты считаешь, Хокон — гей?» — спросила я у мамы несколько лет назад. Мама не думала ни секунды; очевидно, она сама размышляла о том же. «Нет, — быстро сказала она. — Просто ему недостает зрелости». Хокону тогда было двадцать пять. «Да, но вдруг ему недостает зрелости, чтобы решиться на каминг-аут», — предположила я. «Да какой там каминг-аут, — отмахнулась мама. — Думаю, Хокон отлично знает, что никто из нас и бровью не повел бы, будь это так». — «Мама, его мир не только мы», — улыбаясь, заметила я. «Но очень близко к тому», — ответила она, словно надеялась в глубине души, что так и есть.

Моя гипотеза насчет