Под вечер командир отрядил десятерых парней притащить из ближайшего села сторновки[249], чтоб было на чем спать. Гатку охраняла застава с ручным пулеметом. На другой стороне, где можно было пройти через болото, тоже поставили двух часовых, для верности.

Знание того, что врасплох лагерь никто не застанет, приободрило нас. У костров, на которых варили пшенную кашу с салом, собрались казаки и завели оживленную беседу о прошлом и будущем, со смехом и шутками. Веселье царило и вокруг нашего костра, куда пришло несколько пожилых чигиринцев. Кроме Шевченко, в отряде был еще дед Онисько, родом откуда-то из-под Холодного Яра. Он доверил хозяйство сыну и ушел с молодыми бродить по округе. Вполне еще крепкий и проворный, дед был душой любого общества, а его природный ум и богатый жизненный опыт приносили немалую пользу нашему лесному братству. Во всём без исключения Онисько умел подметить нечто забавное. Когда хлопцы падали духом от усталости или нервного напряжения, дед мог отколоть такую штуку, что все помирали со смеху. Забывали и тревогу, и усталость.

Подтрунивали в отряде и над самим Онисько – особенно за то, что он любил ручные гранаты и всегда имел при себе набитую до краев сумку. Дед исполнял у нас должность интенданта и главного повара и поэтому то и дело обменивался уколами с ровесником, которого не допускал до «внутренних кухонных дел», оставляя ему только роль снабженца.

У Шевченко была дочь, рожденная в Сибири – он завел там семью. Жена его умерла, когда ребенку не было и года, и он сам её вырастил, воспитал, пристроил в женскую гимназию и очень ею гордился. По слухам, Тина была умной, хорошенькой и принимала активное участие в подпольной работе[250]. Отец не возражал.

Обступив Шевченко у нашего костра, парни допытываются, за кого выйдет его дочь.

– Кто больше врагов убьет, за того и выдам.

– А вдруг не приглянется?

– С чего бы? Жених-то будет не завалящий!

Онисько плюет на пальцы и лихо разглаживает седые усы.

– Э-эх, мать его впоперек! Объявляю себя первым кандидатом! Где мои гусиные яйца? – старик протягивает руку за своей торбой с гранатами Миллса.

Казаки так и сыплют остротами – дед ведь уже вдовец.

Время, однако, идет, каша остывает, а хлопцев из наряда нет как нет. Мы ужинаем сами и решаем ждать до полуночи, а если не вернутся, идти за ними всем отрядом.

Около двенадцати на дороге у гатки слышатся пение и скрип телег. Кто-то изображает блеянье дикого козла – но не удерживается от смеха. Вернулись. Но почему на возах? По гатке шагает холодноярец Федоренко, который был у них за старшего. Мы с командиром встречаем его у вала.

– Пан атаман! Раздобыли десять сторнованных снопов, две телеги и бричку, три пароконные упряжки, два мешка муки, мешок сала, с полсотни кур и гусей, пяток баранов и четырнадцать «товарищей».

– Где вы, черт его бери, столько добра набрали?

– Пришли за соломой, а в селе «товарищи» из упродкома разверстку дерут. Так мы подождали, пока они разбрелись отдыхать, а потом скрутили их помаленьку – мужики тамошние подмогли. Выпустили арестованных, раздали обратно, что они из села выкачали, а часть из того, что красные успели в других селах собрать, погрузили на казенных лошадей да в одном обозе сюда и доставили. Был упродком и нету… Собрал разверстку и куда-то подался, шут его знает куда! – закончил со смехом Федоренко, которому приходилось уже обстряпывать дела такого рода.

Отаманенко послал кое-кого помогать носить через гатку добычу. Птица подняла страшный крик, и дед Онисько, помещая связанных кур и гусей в уголке между валами, выговаривал хлопцам за то, что не позаботились о корме. И тут же подсчитывал, сколько в Городке по весне будет цыплят и гусят.

Трофейные подводы мы отправили с надежными казаками обратно, припрятать у наших людей. Пленных привели в лагерь. Не считая трех украинцев, все были русские и евреи. В упродкоме, признался напуганный еврейчик-уполномоченный, наш район полагали очищенным от бандитизма усилиями расположенных здесь частей. При нем нашлись недвусмысленные секретные приказы и постановления ЦК компартии о повальной реквизиции продовольствия в украинских селах для обеспечения нужд армии и промышленных центров России[251].

На заре ненасытное болото поглотило четырнадцать трупов.

Через день Городок навестили холодноярцы Микита Кононенко и Микола Гуцуляк. Дорогу им указывала та самая Тина – привлекательная и веселая девушка. Ей не было еще и двадцати, но компания лесовиков нисколько её не смущала.

Хлопцы передали приказ атамана Деркача уничтожить ночной атакой охрану железнодорожного моста возле Сосновки – взвод красноармейцев, – а затем и сам мост. Деркач велел поторопиться и прислал двадцать пачек пироксилина и столько же тротила. После надлежало забрать из Бовтыша еще один отряд холодноярцев, найти группу Кваши и ждать распоряжений в Бандуровском лесу.

Встреча со мной порядком их изумила – в Холодном Яру меня считали мертвым. Чорнота поставил в обители дубовый крест «на вечную память р. б. Юрию», а когда обо мне заходила речь, порой даже утирал глаза кулаком – не забыл меня верный побратим. Гуцуляк тоже пустил слезу, припомнив земляка и друга Йосипа Оробко. Потом они назвали тех, кого потерял Холодный Яр за время моего плена. Немногих, а на сердце всё равно стало тяжело.

Тина разведала, где стоит вражеский взвод и как лучше к нему подобраться. Она же сообщила немало интересного о других красных частях. Большевики задумали произвести в этом лесу облаву. Тина проведала, кто дает информацию предателю Крамаренко, который ездит с ударной группой ЧК. Если надо, она отведет нас к нему попозже. Сегодня он может быть на месте, потому что был вчера там вечером, а рано утром поехал в лес, якобы по дрова. Но дрова ему нисколько не нужны – он отправился на разведку. Тине известия о нем передают девчата, которым она поручила это задание. Его следует покарать, даже если не застанем у него Крамаренко. А того можно застукать в другом месте, у девушки, которой он строит куры. Только самой Тине надо бы выдать мужское платье и немецкий карабин – другого она не хочет.

Партизаны с улыбкой слушали её щебетанье.

В сумерках восемь хлопцев под началом Тины пошли по Крамаренкову душу. Охота удалась. Предателя схватили в доме его сообщника как раз в то время, когда они писали в ЧК доклад о повстанцах, что прятались в этих лесах.