Прадед не дал погубить семью ни голоду, ни Гражданской войне. Неужели почти сто лет спустя я не сделаю для этого все, что только возможно?

Вернитесь на землю, доктор. Посчитайте лучше стоимость того, что лежит в ящике для постельного белья под кроватью. И прикиньте, во что обойдется аренда сейфовой ячейки…

Никогда не любила ходить на вскрытия, но идти надо. Я толкнула массивную дверь, покрытую облупившейся краской непонятного цвета, и оказалась в Валеркином царстве. Или в царстве Ее, чьей рабыней стала несчастная Прохоровна?

Валерка сидел в кабинете и заполнял какую-то документацию, щелкая калькулятором. Увидел меня, кивнул и помахал рукой в направлении потертого кресла в углу, не отрываясь от своих таблиц. Я села и дисциплинированно скрестила щиколотки, чтобы штанины не поехали вверх и не открыли пробивающуюся рыжую шерстку. Она вылезает все быстрее и быстрее. Пора переходить с льняных брюк на джинсы с носками и кроссовками, пусть не по правилам хорошего тона носить их на работу…

– Все! – с облегчением выдохнул Валерка. – Наконец сошлось, третий раз переделываю. Кто это все придумал, все эти формы, не твои пациенты?

– Обижаешь, начальник! Это враги рода врачебного придумывают, – сказала я искренне, вспоминая все отчеты, которые приходилось заполнять год за годом.

– Ты что хотела-то?

– Узнать. Кравченко ночью умер в реанимации. Ты уже вскрыл?

– Еще утром.

– И что там? Я его смотрела перед смертью.

– Сепсис. Давно такого не видел. Печень на ладони не удерживается, течет между пальцев. На чем он сидел?

– Лаборатория скажет. Стимуляторы какие-то. Может быть, «винт», может, что-то новенькое. Пытливая мысль не дремлет.

– Угу. Чаю выпьешь?

– Наливай. Могу за пирожками сходить.

– Не надо, у меня печенье есть. И вообще, поговорить надо. Дело есть.

Я насторожилась. Опять его дядька допился до чертей? Сказал бы уж сразу.

Чай заварился, и я стала прихлебывать пахнущий ароматизаторами кипяток, заедая его овсяным печеньем. Валерка пил чай и посматривал на меня поверх края тяжелой керамической чашки. Этот взгляд нравился мне все меньше и меньше.

– Валер, слушай, что ты на меня смотришь как на бомжа-подснежника? У меня что, помада потекла или прыщ на носу вскочил?

– Нет, что ты. Просто… извини, у тебя все в порядке? Ты что-то резко похудела.

– Нет, не все, – сказала я с раздражением. – Я обследуюсь.

– Если нужно, могу устроить консультацию. Одногруппник в диспансере работает. Толковый, с высшей категорией.

– Каком диспансере? Кожно-венерическом?

– Нет, в онко. Оля, ну что ты язвишь, в самом деле. Ты же знаешь, все лечится, только захватить надо вовремя. Ты сколько потеряла? Килограммов пять?

– Четыре семьсот, – автоматически сказала я, сразу рассердившись на себя за эти слова.

– Ну сама же видишь. Так дать телефон?

– Давай.

Пока он записывал телефон на ярком стикере, я молча злилась на себя. Ладно, умирать собирайся, а рожь сей… Информация лишней не бывает, телефон хорошего врача и рекомендация на дороге не валяются.

Валерка протянул яркий листочек, и я сунула его в карман.

– Спасибо. Это и было дело?

– Нет, дело еще впереди. – Он понизил голос: – Нашелся юрист, дорогой, но этих денег стоит.

– Ты все о том же?

– Да. О доме. Я тогда бабкину квартиру продал. Жить есть где, но, сама понимаешь…

– Понимаю. И что от меня требуется?

– Подписать договор, чтобы он мог работать.

Мне осталось совсем немного. У кораблика еще две мачты. Девчонки будут моими наследницами, и у них появится хоть какой-то шанс.

– Давай подпишу.

Я прочла договор – ничего особенного, стандартный – и подписала там, где стояла галочка.

– Доверенность надо?

– Пока нет. Если понадобится, он скажет.

Что изменилось в Валеркином лице? Глаза дернулись во внутренний контроль – что он хотел скрыть? Подозрения? Я знаю свой диагноз – носительство оборотня. Надо будет внести в МКБ-10 – если успею…

– Хорошо, Валер, спасибо. Держи меня в курсе дела.

– Договорились. Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами!

– Пока мы едины, мы непобедимы!

Я отсалютовала Валерке сжатым кулаком и вышла в коридор с чувством непонятного облегчения.

И тут меня перехватила Прохоровна:

– Ты-то мне и нужна, лиса. Разговор есть.

– Добрый день, Анна Прохоровна. А о чем?

– Я тебе помогла?

– Да.

– Вот и ты мне помоги. – Она понизила голос. – Амнистия мне выходит.

Мне стало холодно, по спине побежали мурашки.

– Сама сказала, – почти шептала Прохоровна, – найди себе замену, говорит, и вали…

– Куда? – спросила я и сразу осознала глупость вопроса.

Старуха молча ткнула корявым указательным пальцем вниз – в выщербленный плиточный пол.

– Сменщик мне нужен. Кто сюда пойдет на Нее работать? Только кто из твоих божевильных.

– Из моих – кого?

– На голову больных! Ты всех своих знаешь, есть подходящий кто?

Я лихорадочно перебирала в памяти кандидатов. Юрков в стационаре… Зельдин на спецухе[5]… Ермолаева уехала к родне в Курск, может, еще вернется, но когда?

– Вот так, навскидку – пока никого. Может, кто новенький появится.

– Смотри, на тебя вся надежда.

– Может, на кладбище кто найдется? Из алкашей-могильщиков, а?

– А что, и такого можно. Молодец, головастая. Я вот не смекнула. Но ты все равно поищи, глядишь, кто и найдется.

– Допустим, найдется. А дальше что?

– Пришли сюда, я тут сама разберусь. Да не шугайся ты, без его согласия ничего с ним не будет. Я вот тоже в свое время согласилась. Ну, ищи, а то Она ждать не будет, непривычная. У Ей все по ее должно идти…

Прохоровна резко оборвала разговор и заковыляла прочь по обшарпанному коридору. А я бросилась к двери, словно за мной гналась сама Она, здешняя хозяйка, госпожа и повелительница.

Прохоровна оказалась везучей. Подходящий кандидат объявился через пару дней. Полная дама бальзаковского возраста, с ярким макияжем и копной пергидрольных волос трещала как канарейка, часто-часто моргая и поправляя на груди ажурный золотой кулон величиной с кофейное блюдце. Мне оставалось только кивать и вставлять реплики в ключевых местах.