встретила его в ГАХН. Мы сидели в кабинете П.С. Когана и Как-то оказались в стороне, возле окна.

– Что же вы не прислали мне свои стихи? – спросил Брюсов.

Я удивилась его памяти и ответила, что мне стыдно отнимать его драгоценное время, что мои стихи – просто юношеская блажь. Чтобы перевести разговор на другую тему, я спросила:

– А ведь мы сейчас в доме хорошо вам знакомом. Вы учились здесь в Поливановской гимназии? Вы – москвич?

– Да, я коренной москвич, хотя моя семья родом из Костромы. Много лет я ежедневно приходил в этот дом и сейчас бываю здесь частенько. Кстати, моим младшим товарищем был Андрей Белый, тогда – Борис Бугаев, но мы познакомились с ним позднее. Когда я кончал гимназию, он был еще первоклассником… У меня уже пробивались усы, и я не снисходил до знакомства с малышами… Вот в этом зале во время большой перемены я ходил из угла в угол, как волк в клетке, обдумывая, бормоча стихи. Моя одержимость поэзией отдаляла меня от сверстников. Вообще я был угрюмым, необщительным мальчиком. – Он несколько смущенно улыбался, не поднимая глаз. – А теперь… пятьдесят лет и этот юбилей… Анатолий Васильевич очень настаивает на торжественном вечере. Вероятно, он считает, что этот юбилей будет иметь политическое значение; мне остается только подчиниться. Но из-за этого юбилея поднялось столько мути и шумихи.

Лицо его омрачилось, и мне стало не по себе от сознания, что я невольно натолкнула его на неприятные для него мысли.

Действительно, противодействия этому публичному чествованию Брюсова были большие. Раздавались всевозможные демагогические протесты против прославления «эстета, символиста, декадента». Склонялись и спрягались пресловутые «бледные ноги». Были демагогические выпады против Луначарского, которого не без основания считали инициатором этого чествования.

Теперь, когда прошло столько юбилеев и мы привыкли к ним, появилась даже определенная традиция в проведении подобных торжеств. Тогда все это было внове. До 1923 года я запомнила только один великолепный юбилей – Марии Николаевны Ермоловой в ее родном Малом театре. Но Мария Николаевна уже, в сущности, сошла со сцены, и все восторженные речи относились к ее прошлому. Юбилей пятидесятилетнего поэта в расцвете таланта, активнейшего работника, художника, коммуниста, проведенный в зале Большого театра, взволновал всех – и друзей и недругов.

Я слышала, что Брюсов пытался убедить Луначарского сделать юбилей скромным и интимным, только для литераторов и просвещенцев. Но, по-видимому, в силу политических причин, а также необыкновенно высокой оценки творческих заслуг Брюсова и его деятельности, коллегия Наркомпроса во главе с Луначарским настояла на самой торжественной обстановке вечера.

Красно-золотой, сверкающий огнями зал Большого театра, переполненный самой разнообразной публикой; сапоги, гимнастерки и тут же смокинги и вечерние платья. Прежде чем уйти на сцену в президиум торжественного заседания, Анатолий Васильевич вместе со мной из ложи рассматривает публику. Как много знакомых лиц среди собравшихся; здесь все московские литераторы – в какой-то мере это и их праздник; вот приехавшие из Петрограда Георгий Чулков, Евреинов, академик Державин, в дипломатической ложе один из бывших соратников Брюсова по «Скорпиону» Юргис Балтрушайтис, московский поэт, теперь посланник Литвы. Борясь с одышкой, по партеру проходит Сумбатов-Южин, так долго вместе с Брюсовым возглавлявший «Кружок»; а на ярусах шумит, как морской прибой, молодежь – студенты, рабфаковцы, среди них чувствующие себя сегодня «хозяевами» и гордые этим слушатели Высшего литературного института. Обращают на себя внимание смуглые, черноволосые люди в зале, слышится гортанная речь – это приехала армянская делегация из Еревана, и пришли на чествование Брюсова московские армяне – они благодарны Брюсову за великолепную антологию армянской поэзии. В фойе правительственной ложи Анатолий Васильевич что-то пишет карандашом в блокноте. Оказалось, он сложил экспромт, который тут же на вечере прочитал.

Как подойти к Вам, многогранный дух?Уж многим посвящал я дерзновенно слово.И толпам заполнял настороженный слухПорой восторженно, порой, быть может, ново.Но робок я пред целым миром снов,Пред музыкой роскошных диссонансов,Пред взмахом вольных крыл и звяканьем оков,Алмазным мастерством и бурей жутких трансов.Не обойму я Вас, не уловлю я нитьСудьбы логичной и узорно странной.И с сердцем бьющимся я буду говоритьПред входом в храм с завесой златотканой.

Склонив голову, слушает это приветствие юбиляр, и я с волнением думаю, что этих двух людей связывает подлинная дружба и уважение.

Валерий Брюсов. Поздние издания

Мне хочется закончить описание юбилея, процитировав статью Луначарского «В.Я. Брюсов».

«Мы чествовали Брюсова. Много было всевозможных речей и поздравлений, живописен был момент, когда представители армянского народа положили свой национальный музыкальный инструмент к ногам поэта, превратившего в достояние русской культуры лучшие плоды их поэзии. И вот в самом конце Брюсов заявил, что вместо благодарности он попытается прочесть несколько своих стихотворений. Он вышел на авансцену. Он был бледен как смерть, страшно взволнован… Своим четким, хотя глуховатым голосом, слегка картавя, стараясь говорить как можно громче, он прочел свой ответ на пушкинскую тему „Медный всадник“ и свой гимн новой Москве. В ритме этих стихотворений, в каждом обороте и образе, как и в этом бледном лице с загоревшимися глазами, было столько энтузиастической веры в новую грозную и плодотворную силу, что зал разразился громкими аплодисментами.

По снегу тень – зубцы и башни.Кремль скрыл меня, орел крылом,Но город-миф – мой мир домашний,Мой кров, когда вне – бурелом…А я, гость дней, я, постоялецС путей веков, здесь дома я.Полвека дум нас в цепь спаяли,И искра есть в лучах – моя.Здесь полнит память все шаги мне,Здесь в чуде – я абориген,И я храним, звук в чьем-то гимне,Москва, в дыму твоих легенд».

Опустился тяжелый занавес Большого театра. Анатолий Васильевич зашел за мной в ложу, и мы вместе идем на сцену к группе близких и друзей, окружавших Брюсова. Юбиляр по-прежнему бледен, его высокий лоб и спутанные волосы блестят от испарины, но мне показалось, что, несмотря на усталость и пережитые волнения, он излучает радостное и благодарное чувство. Он убедился сегодня, что народ ценит и понимает его. Он знает, что Анатолий Васильевич радуется вместе с ним и за него.

Брюсов и Луначарский троекратно, по-русски, по-братски, целуются.

Меньше чем через год мы провожали прах Брюсова. С балкона ГАХН, бывшей Поливановской гимназии, где учился Брюсов, Луначарский произносит последнюю, прощальную речь.

Огромная толпа собралась на улице Кропоткина. Проститься с Брюсовым пришла партийная, литературная, театральная Москва, ученые и учащиеся, просто читатели…

Возвращаясь с траурного митинга, Луначарский говорит:

– Со смертью Брюсова мы все потеряли очень много. Я, может быть, больше других.

Мне вспомнилась книга стихов Брюсова «В такие дни» с дарственной надписью «Поэту Анатолию Васильевичу Луначарскому преданный ему автор».

В этой книге есть стихотворение:

А.В. Луначарскому

В дни победы, где в вихре жестокомВсе былое могло потонуть,Усмотрел ты провидящим окомНад развалом зиждительный путь.Пусть пьянил победителей смелыхРазрушений божественный хмель,Ты провидел, в далеких пределах,За смятеньем конечную цель.Стоя