Для меня самое жуткое и непонятное было то, что когда всё это случилось, то есть когда она была уверена, что это Бог в назидание ей изувечил её любимого, она всё равно продолжала с ним, с Богом, разговаривать.

Я подумал, а смог бы я так? И решил, что не смог бы. Такой подлости я бы не смог простить даже Богу. Я сидел и чувствовал, как трясёт вцепившуюся в мою руку Любу. Как самого меня тогда в Крыму, когда я вцеплялся в руку Олега. И я вспоминал горькие слова Олега, сказанные им тогда про Бога: “Кто мы для Него? Люди, созданные по Его Образу и подобию, или амёбы, пожирающие друг друга, пауки в банке, бактерии?.. Не знаю…”

Сколько ни умоляла главная героиня жестокого Бога, чтобы он пощадил её мужа, тот оставался неприступным. Только после того, как она, истерзанная маньяками, умерла, только тогда этот Бог “смилостивился”. И – чудовищная концовка: в небе звонят колокола, и исцелившийся, поднявшийся на ноги вдовец умилённо улыбается, слушая этот Божественный звон. Раздающийся в честь его самоотверженной жены.

Люба ещё в кинозале ухватилась за мою руку и стала плакать. И когда мы выходили, так и держала меня за руку и плакала, отворачивая покрасневшее, ставшее беззащитным лицо. Мне хотелось обнять её, но для этого надо было вырвать руку, поэтому я просто бубнил Любе что‑то успокаивающее.

Как я ненавидел в тот момент Сашку и Олега! И как был благодарен им!.. Мне казалось, что после этого фильма мы с Любой уже не сможем быть чужими друг другу. У нас тоже будет большая любовь. Но не такая трагичная, как в кино. Мы тоже оба будем готовы на любую жертву ради друг друга, но этих жертв не понадобится, всё у нас будет хорошо. Меня очень тянуло сказать всё это Любе. Но я не сказал, постеснялся…

Люба Озерцова

В Максима я влюбилась ещё в начале шестого класса. Сразу после того случая, о котором сам Максим наверняка сразу же забыл, а я буду помнить всю жизнь.

В тот день, в тёплое сентябрьское воскресенье, Светлана Васильевна вывезла наш шестой “Б” “на природу”, в парк на Острове. Мы очень весело проводили время, мальчишки бесились, бегали, боролись, кричали, слегка задирали нас, а мы, девчонки, не очень‑то от них отставали. Светлана Васильевна старалась нам не мешать, не останавливала наши шумные игры, только всё время просила, чтобы мы были “поосторожнее”.

Нам повезло с нашей “классной”. Не то, что “ашникам”. Тем досталась настоящая мымра, хоть и молодая. Как она ненавидела детей и школу! И свою судьбу, из‑за которой ей приходится в школе работать… Орала она так, что слышно было даже в нашем классе, через толстую стенку. Всё время вызывала родителей и только жаловалась, никогда ни про кого не сказала ни единого доброго слова, советовала родителям, даже требовала “срочно принять решительные меры”, иначе “будет поздно”. И некоторые родители – “принимали меры”, причём не только к мальчишкам.

Моя подруга с детского сада Оксана, попавшая в “А” класс, по секрету жаловалась мне и даже плакала, рассказывая, как ещё в прошлом году её мама по требованию “классной Мымры” первый раз в жизни взяла в руки ремень. Из‑за того только, что Оксана тихонько подсказала что‑то своему соседу по парте. И это вызвало истерику “классной”, вызов мамы и последующее “воспитание” дома ремнём. А мальчишкам, тем из‑за неё вообще доставалось дома очень сильно и часто. Неудивительно, что весь их класс всей душой ненавидел свою “руковоительницу”. Из кличек, которые ей придумывали, “Мымра” была, наверное, самой мягкой и приличной.

Наша Светлана Васильевна почти никогда на нас не жаловалась, родителей вызывала редко, даже не вызывала, а приглашала, и не записью в дневнике, а обычно по телефону. И в разговоре с родителями больше хвалила нас, рассказывала, какие мы способные, старательные и добрые, советовала родителям чаще нас, таких хороших, хвалить и не в коем случае не обижать. И мы, особенно девчонки, да и мальчишки тоже, старались ещё больше ей понравиться, стать ещё лучше, чем она о нас говорит.

Бывало, что и Светлана Васильевна повышала на нас голос, когда мы чересчур расходились (а это случалось, потому что её мы нисколько не боялись и чувствовали себя на её уроках “раскованно”). Но никогда не было такого, чтобы она орала на нас с ненавистью, как Мымра на своих “ашников”. Светлана Васильевна любила нас, даже когда мы баловались, и скрыть этого не могла, даже когда пыталась кричать на нас. Поэтому мы всерьёз никогда на неё не обижались. А она на нас – тем более.

Но директриса почему‑то считала именно Мымру образцовой учительницей и классной руководительницей, болеющей за дисциплину и успеваемость в своём классе. А наша Светлана Васильевна якобы “совсем нас распустила, всё добренькой хочет показаться”, и что мы “совсем встали на голову”. Хотя учились мы как раз гораздо лучше “ашников”, и учителя–предметники говорили между собой (а мы, естественно, слышали, разве от нас можно что‑то утаить), что в нашем классе “проводить уроки – одно удовольствие”. Тогда как класс “А” “приучен к палочной дисциплине, к окрикам и угрозам, и только их и понимает, а человеческие отношения с ними наладить невозможно”.

Мы любили выбираться куда‑нибудь с нашей “классной”, и ей, по–моему, тоже это нравилось. Вот и в то воскресенье было здорово, шумно и весело, тепло и солнечно – и на улице, и на душе. Но именно в тот день со мной едва не случилась беда. Когда я вспоминаю про тот случай, мне даже сейчас, спустя несколько лет, становится зябко и пусто внутри.

Мы всё время крутились неподалеку от Светланы Васильевны, рядом с ней было хорошо и интересно, она часто хвалила кого‑нибудь за ловкость или за что‑нибудь ещё, а кому не хочется в одиннадцать лет лишний раз услышать похвалу от любимой учительницы?

Я тоже почти не отходила от неё. Только раз, всего один раз отбежала в сторону, надо было отлучаться “в кустики”.

И столкнулась с маньяком.

Этот мужик давно уже, видно, наблюдал за нами, специально караулил в кустах, ждал, когда кто‑нибудь ему попадётся. Попалась я.

Он сграбастал меня за воротник и каким‑то жутким шёпотом приказал: “Тихо! Тихо, а то придушу. Пошли”. И повёл меня дальше в заросли, уводя от наших ребят, от Светланы Васильевны. И я пошла. Покорно переставляя ставшие слабыми и чужими ноги.

И в этот момент откуда‑то сбоку на нас вылетел Максим. И с ходу радостно заорал:

— Любка! А мы тебя ищем! Мы там ёжика нашли, почти такого же, как твой!

А потом громче:

— Сашка! Сюда! Я нашёл Озерцову!

И тут же появился Сашка и тоже радостно и громко заорал Светлане Васильевне, что “Озерцова нашлась”. Мужик как‑то незаметно, боком отступил в кусты и исчез. Мальчишки так ничего и не поняли, что происходило, сразу забыли про того мужика, и мы вместе побежали смотреть на найденного ёжика. Да я и сама тогда толком ничего не поняла, даже перепугаться как следует не успела. Только потом до меня стало доходить, от какой беды, сам того не заметив, спас меня Максим.