Нейпир готов заплакать.

На закате Фэй Ли быстро и умело обыскивает номер Луизы Рей. Она проверяет бачок в туалете, ищет прорези в матрасе, смотрит под коврами, под откидными досками стола, в мини-баре, в шкафу. Оригинал мог быть ксерокопирован и сведен к четверти своего объема. У Ли есть прирученный администратор, и он доложил ей, что Сакс и Луиза разговаривали до поздней ночи. Этим утром Сакса удалили, но он не идиот, он мог каким-то образом передать ей копию. Она откручивает крышку микрофона и находит под ним любимый передатчик Нейпира, замаскированный под резистор. Ныряет в укромные уголки ее сумки, но не находит никаких печатных материалов, кроме «Дзена и искусства ухода за мотоциклом».[114]Проглядывает репортерскую записную книжку у нее на столе, но скоропись Луизы почти не поддается расшифровке.

Фэй Ли задумывается, не теряет ли она время. «Теряешь время? В «Мексэксон ойл» вознаграждение за отчет Сиксмита поднято до ста тысяч долларов. И если они всерьез говорят о ста тысячах, то заговорят всерьез и о миллионе. За дискредитацию всей программы атомной энергетики и похороны ее во младенчестве миллион — это мелочь. Так что продолжай искать».

Телефон звонит четыре раза: предупреждение, что Луиза Рей вошла в холл и вызвала лифт. Ли убеждается, что все на своих местах, выходит и спускается по лестнице. Через десять минут она звонит Луизе из конторы администрации.

— Привет, Луиза, это Фэй. Давно вернулась?

— Успела только по-быстрому ополоснуться.

— Надеюсь, день прошел продуктивно?

— Очень даже. Набрала материала на две или три статьи.

— Потрясающе. Слушай, если у тебя нет других планов, то как насчет того, чтобы пообедать в гольф-клубе? Таких омаров, как на Суоннекке, больше нет нигде в мире.

— Вот так заявочка.

— Я же не прошу верить мне на слово.

В тарелках высоко громоздится ракообразная шрапнель. Луиза и Фэй Ли ополаскивают пальцы в сосудах воды с лимонным запахом, и Ли движением брови велит официанту убрать тарелки.

— Ф-фу, как же я все заляпала. — Луиза бросает салфетку. — Я просто позорю свой класс, Фэй. А тебе следовало бы открыть школу хороших манер для благородных девиц в Швейцарии.

— Большинство в Приморском поселении видят меня иначе. Никто не говорил тебе, какое у меня прозвище? Нет? Мистер Ли.

Луиза не уверена, какой от нее ожидается ответ.

— Может, пояснишь немного?

— В первую мою неделю на работе поднимаюсь я в буфет и заказываю себе кофе. Тут ко мне подходит один инженер, говорит, что у него проблема механического свойства, и спрашивает, не могу ли я ему помочь. Позади маячат его ухмыляющиеся приятели. Я говорю: «Не уверена». А этот: «Да чего там, ты справишься». Оказывается, ему нужно, чтобы я смазала ему болт, ослабив тем самым давление в гайках.

— Сколько же лет было тому инженеру? Тринадцать?

— Сорок, женат, двое детей. Так вот, его приятели фыркают от смеха. Что бы ты сделала? Срезала бы какой-нибудь остротой, дата бы понять, что ты вне себя? Отвесила бы пощечину, чтобы заслужить прозвище истерички? Кроме того, такие мерзавцы обожают, когда им дают пощечины. Ничего бы не сделала? Чтобы каждый мужик на острове мог безнаказанно приставать к тебе с таким дерьмом?

— А если подать официальную жалобу?

— Выходит, что, как только запахнет жареным, женщины бегут ябедничать к старшим, опять-таки мужикам?

— Так как же ты поступила?

— Добилась, чтобы его перевели на нашу станцию в Канзасе. Посреди пустыни, посреди января. Жаль его жену, но она сама за такого вышла. Это стало известно, и меня окрестили мистером Ли. Настоящая женщина не обошлась бы с беднягой так жестоко, нет, настоящая женщина восприняла бы его шутку как комплимент. — Фэй Ли разглаживает складки на скатерти. — Ты на своей работе сталкиваешься с подобной чушью?

Луиза думает о Нуссбауме и о Джейксе.

— Постоянно.

— Может быть, наши дочери будут жить в освобожденном мире, но нам об этом надо забыть. Нам, Луиза, надо помогать самим себе. Мужчины за нас этого не сделают.

Журналистка чувствует, что тема сменилась. Фэй Ли наклоняется ближе.

— Надеюсь, ты будешь считать меня своим человеком на Суоннекке.

Луиза осторожно делает шаг навстречу.

— Журналистам, Фэй, нужны свои люди, так что обязательно буду иметь это в виду. Но только должна тебя предупредить. «Подзорная труба» не располагает средствами, чтобы выплачивать то вознаграждение, на которое ты, возможно…

— Мужчины изобрели деньги. Мы, женщины, изобрели взаимовыручку.

«Мудрец, — думает Луиза, — тот, кто отличает ловушку от возможности».

— Я не уверена… как неопытная журналистка может «выручить» женщину твоего положения? А, Фэй?

— Не стоит себя недооценивать. Дружественные журналисты могут быть ценными союзниками. Если придет время, когда тебе захочется обсудить что-нибудь более существенное, нежели сколько французских деликатесов потребляют per annum[115]инженеры Суоннекке, — ее голос становится тише звяканья посуды, фортепьянной музыки, несущейся из коктейльного бара, и отдаленного смеха, — что-нибудь вроде данных, собранных доктором Сиксмитом о реакторе «ГИДРА-зеро», это чисто для примера, то гарантирую тебе, что ты найдешь меня гораздо более готовой к сотрудничеству, чем думаешь.

Фэй Ли щелкает пальцами, и столик с десертом уже катится в их сторону.

— Так, теперь дынно-лимонный шербет, очень низкокалорийный, очищает нёбо, идеально перед кофе. В этом ты мне доверяешь?

Преображение столь полное, что Луиза едва ли не сомневается, слышала ли она секунду назад то, что секунду назад слышала.

— В этом я тебе доверяю.

— Рада, что мы понимаем друг друга.

Луиза задумывается: «Какой уровень обмана допустим в журналистике?» Она помнит, что как-то раз в больничном саду ответил на это ее отец: «Приходилось ли мне лгать, чтобы добывать свои репортажи? Да я готов был каждый день еще до завтрака сплетать наглые небылицы в десяток миль высотой, если это хотя бы на дюйм приближало меня к правде».

Телефонный звонок разметает сновидения Луизы, и она приземляется в залитой лунным светом комнате. Хватает лампу, будильник и, наконец, трубку. Какое-то мгновение она не может вспомнить, как ее зовут и в какой она лежит постели.