свой кабинет, стул, стол и всё что захотите, а главное, сможете здесь свои порядки устанавливать на совершенно законном основании.

— У прокурора хороший кабинет? — Сергей сделал вид, что задумался.

— Большой.

— Такой же, как у Лессера?

— Конечно, у Генриха Францевича кабинет был, как три моих. Вам, с вашими габаритами, гражданин, подойдёт.

Кабинет Лессера встретил Сергея сорванной печатью и гостеприимно приоткрытой дверью. Вообще, советские чиновники в большинстве своём отличались пренебрежением к порядку, чем это объяснялось, доверием к людям, пофигизмом, неопытностью или безалаберностью, сказать было сложно. Но старший следователь, судя по аккуратно разложенным папкам, к делу относился добросовестно, правда, часть полок уже почистили, на полу валялись листы со следами подошв. Совершенно не тронули этажерку с бледно-серыми брошюрами журнала «Советское право», выпуски, начиная с 1922 года, стояли строго по порядку.

Стол, такой же массивный, как у конторщика, стоял торцом к стене, покрашенной серой краской. На стене висели четыре медные табличек, на всех на них стояли имена людей, занимавших этот кабинет, судебных следователей по особо важным делам. Педантичный Лессер к каждой из них приклеил пластину с годами жизни и работы, первым, самым верхним, был Барушев, занявший эту должность в 1894 году, а последним — Иван Абрамович Дягилев, передавший её, видимо, самому Лессеру в 1926-м. На предпоследней табличке стояло имя Лапина Алексея Никифоровича, тот служил восемь лет, с 1915 по 1923 год. Варя говорила, что её отец умер из-за неудачной операции на желудке, и что работал в суде, только не упоминала, кем именно, но теперь для Сергея это стало делом прошлым.

Травин уселся за стол, похлопал по суконному верху, попытался представить, что он должен передать дела, но перед этим добавить в них результаты очной ставки подозреваемых, одним из которых он, собственно, был. Потому что кто же будет с собой неполные папки возить, ведь не собирался же старший следователь под первомай помирать, а значит, никуда ничего не повёз.

— Куда же ты их засунул? — Сергей на месте Лессера не стал бы мешать папки с другими документами, а положил их отдельно. Например, в ящик тумбы.

В верхнем лежали остро заточенные карандаши, пузырьки с чернилами, чёрная записная книжка и Браунинг М1903 в кожаной кобуре. У Травина был точно такой же, красные командиры предпочитали наганы и маузеры, но Сергею всегда нравились небольшие самозарядные пистолеты. На оружии Лессера стояло клеймо «С.З.Ж.Д.».

Второй ящик был пуст, так же, как и третий.

Оставался большой, под самой столешницей, который открывался ключом. Его взламывать пока не стали, но это оставалось делом времени, Сергей сомневался, что при обыске озаботятся поиском ключа. А вот он потратил две драгоценных минуты, и обнаружил его в кобуре.

На первый взгляд ящик был пуст, но фанерка, изображавшая дно, была поднята слишком высоко, и лежала неровно. Травин подцепил её, под ней лежали четыре папки. Первая — с делом Екимовой, вторая содержала материалы по ограблению ломбарда, третья, самая толстая, целиком была заполнена материалами по Сомову, на четвёртой стояла его фамилия. Травин пролистал быстро папку со своим именем, ничего, кроме пометок на протоколе, особого не нашёл, сунул её обратно под фанерку, остальные три засунул за пазуху, достал с полки несколько дел и положил на место изъятых, закрыл ящик ключом, а ключ положил обратно в кобуру.

— Прокурор, говоришь, — Сергей аккуратно прикрыл за собой дверь, — я подумаю.

— Долго ты, — часовой взял предложенную папиросу, засунул в карман, — а сказал, что мигом.

— Да этот Матюшин заставил меня письмо вслух читать, — Травин протянул ещё одну. — А я с чтением не очень-то, знаешь, вот и задержался.

— Вот изверг, — красноармеец и вторую спрятал. — Так и норовят над простым человеком свою образованность показать. В следующий раз не пущу, имей ввиду, а то шастают всякие.

Сергей пообещал ему больше не шастать, и через десять минут был дома.

— Паша не появлялся, — отрапортовала Лиза, она выглядела получше, хоть и кашляла. — Заходил Васька, жаловался, что их опять хулиганы заставляли побираться у церквы, тётя Нюра принесла яйца и молоко, сказала, расплатиться можем и на наделе. Уроки я сделала, теперь гулять хочу. А ещё дядя Фомич приходил, тебя спрашивал, грустный он какой-то. Наверное, пилит его Варвар. Я на минутку выгляну на улицу, ладно?

— Закутайся хорошенько. Фомич что ещё сказал?

— Что в бане его не будет сегодня. Велел передать, что поговорить хочет, если вдруг появишься, будет на работе до самого вечера.

Травин с сомнением поглядел на часы, потом — на толстые папки с исписанными листами. Мухин просто так не стал бы просить, с другой стороны, солнце только перевалило за полдень, в три часа прибывал поезд из Бологого, доставлявший московскую корреспонденцию, значит, в пять она будет на почтамте, и он, Травин, должен её принять. Сергей разложил папки на столе, посмотрел на них, потом снова на часы, и принялся за чтение.

Оторвался он только в четыре, в принципе, многое из того, что содержалось в делах, он уже знал, часть информации ему была не нужна, к примеру, отношения директора ломбарда и мадам Конторович, но некоторые листы он откладывал и прочитывал второй раз. Ясно было, что в деле Сомова нет многих подробностей, например, почему за ним организовали слежку, и как нож попал в камеру. К этому эпизоду у Лессера возникло множество вопросов — буквально, вопросительные знаки, обведённые в кружочек, были щедро разбросаны по листам допросов, свидетельских показаний и отчётов. К слежке Сомова вопросов не было, значит, тут следователь был в курсе событий. А Травин — пока нет.

Дело Екимовой тоже содержало больше вопросов, чем ответов, Сергей хмыкнул, читая собственные слова, сказанные в камере наедине с Лакобой, а потом задумался, просмотрев протокол допроса самого Лакобы. Вытащил из дела записку, приколотую к отчёту криминалиста, отложил в сторону.

Матюшин на каждого из получателей писем завёл отдельный опросный лист, все показания, действительно, ничего нового на маршрут Екимовой не проливали. Следователь и Черницкую опросил, та повторила то, что сказала Сергею. И еще — у Максима, оказывается, были бабушка и дедушка по отцовой линии, они жили в Изборске, который оказался на территории Эстонии, сын Черницкой каждое утро субботы приезжал к матери на поезде, и в воскресенье уезжал. Сергей сделал пометку, значит, когда Екимова отдавала «Мурзилку», мальчика дома не было.

Никому, кроме доктора, Екимова про десятого адресата не говорила, к первому зашла в семь тридцать, из дома одиннадцать вышла в начале девятого. Читатель «Лаптя» рассказал о соседях-спекулянтах, а женщина,