Миртл закатила глаза:

– Мне импонировало, что Генри так заботился о птицах, но это совершенно не мешало ему быть идиотом. Он всех поголовно обвинял в чем угодно. И, очевидно, в отношении многих был прав. Но чаще все же ошибался. А Оуэн попросту стал последним, против кого было выдвинуто очередное обвинение. – Она опять покачала головой. – Он никогда не стал бы браконьерить. У него только два беджика, потому что из всех членов клуба только он делает дело, представляющееся действительно важным: платит двадцать тысяч в год, просто чтобы помочь птицам. Он именно ради этого и вступил в клуб, больше чем кто-либо другой. Он отвечает за обновление компьютерной системы и ввод в нее сведений, когда мы обнаруживаем редких птиц или замечаем в заповеднике что-то необычное. – Подумав об этом, она прищурила глаза. – По правде говоря, порой в его присутствии я чувствую себя неуютно, но ведь в точности то же самое можно сказать и обо мне. Большинство членов клуба… очень разные. Я не могу сказать, способен ли Оуэн на убийство, но браконьерство точно не для него. Птицы для него гораздо важнее. Он просто не стал бы этого делать. Да и к обвинениям Генри давно привык. Как и мы все. Поэтому я хоть и не могу с уверенностью сказать, что Оуэн не смог бы никого убить, у него попросту не было причины отправлять Генри на тот свет только потому, что тот в который раз обвинил его в браконьерстве. Что-то подобное из уст Генри каждый из нас слышал по три, а то и по четыре раза, в том числе и Оуэн…

Миртл сделала глубокий вдох, и я увидела, что она стала приходить в себя, набирая силу, но вместе с тем и как-то отдаляясь.

– Я даже не догадываюсь почему убили Генри. Но совсем не потому, что он обвинил кого-то из членов клуба в браконьерстве или обмане. Это я вам гарантирую.

Глава 14

После разговора с Миртл случилось чудо из чудес. Мы с Ватсоном вернулись в «Милый корги», и каждый из нас занялся своим делом – я торговать книгами, а он позволять немногим избранным осыпать его ласками, а затем дремать в лучах солнышка в нескольких излюбленных своих уголках.

Я, кстати, позволила себе второй завтрак. Пирог с черникой и вишней. Хотя выпечка Кэти значительно превосходила все, что предлагалось в «Черном медведе», да и вообще входила в совершенно иную категорию еды, мастерством приготовления капучино и умением обращаться с кофеваркой она овладела еще не до конца. Да и эспрессо из травяного чая в ее исполнении оставлял желать лучшего. С другой стороны, выяснилось, что недостающими качествами обладает Сэмми. Если перед этим я подумывала заглянуть в «Черного медведя», чтобы влить в себя дозу кофеина, если, конечно, не пообщаться на дружеской ноге с Карлой, то потом, попробовав приготовленный Сэмми эспрессо из травяного чая, решила отложить свой поход до завтра. И только после этого вспомнила, насколько трудным выдался наш последний разговор. Так что подождать, пожалуй, лучше не один, а несколько дней.

К часу пополудни я почувствовала облегчение оттого, что вынужденно вела себя как взрослый, ответственный человек, но тут на городок опять опустилась зима и покупатели куда-то запропали. Кэти и Сэмми воспользовались представившимся временем, чтобы подготовить все необходимое на завтра, я же решила почитать и устроилась с книжкой на диване.

Тепло очага, отблески снежных зарядов в выходившем на улицу окне, свет, разливаемый над головой выдержанным в викторианском стиле абажуром в форме гриба, обтянутого пурпурной, слегка потускневшей от пыли тканью, создавали столь уютное окружение, что никому бы даже в голову не пришло, будто в радиусе ста миль где-то может совершиться убийство. А если еще и учесть дожидавшийся меня эспрессо из травяного чая, то я и вовсе решила, что попала в рай. Это ощущение еще больше усилилось после того, как Ватсон, проснувшись, сладко зевнул, вытянул вперед свои короткие лапки, выгнул бесхвостый зад, потрусил в главный зал, прошествовав по пути секции фэнтези и научной фантастики, потом устроился у меня в ногах у очага и снова уснул.

Пока я читала, следя за приключениями мисс Фишер, расследовавшей убийство с куда большим щегольством, чем я, у меня в голове без конца крутились подробности смерти Генри. Точнее, их отсутствие. Никаких деталей гибели Генри у меня не было. Ему снежной ночью перерезали в лесу горло, когда вокруг болтались четырнадцать человек, которых он в подавляющем большинстве неоднократно обвинял в преступлениях и довел до сумасшествия. Что же до бесспорных улик, то таковых не существовало, если не считать броши с изображением какапо. Наверняка можно было сказать только одно: Генри не убивали ни я, ни Кэти, ни Лео. И не стайка лосей, которые нас так очаровали. Все остальные на момент убийства, похоже, не имели твердого алиби. А те, у кого оно было, не заслуживали доверия. В свой список я внесла и Карла, потому как в действительности ему верила. Из чего следовало, что к преступлению не причастна и Роксана. Кроме того, чутье подсказывало, что к нему не имеют отношения ни Миртл, ни Поли. Но на том и все. Остальное представлялось запутанным клубком.

Неудивительно, что Брэнсон запретил мне совать в это дело нос. Хотя полиция преуспела не больше меня. Они привлекли за это преступление двух человек, ни один из которых никого не убивал. Если меня конечно же не подводила интуиция.

Едва я удвоила усилия и попыталась сосредоточиться на книге, как входная дверь магазина открылась, я повернулась и увидела перед собой высокий силуэт, закутанный в подбитую мехом парку.

Посетитель откинул капюшон, обвел взглядом магазин и увидел меня. Бенджамин.

Я собралась встать, но он махнул, давая понять, чтобы я оставалась на месте, и через вереницу комнат поспешил ко мне. А когда подошел, сбросил куртку и устроился рядом на диване. На обивку упало несколько хлопьев снега. Я постаралась не думать о том, что Гэри с Персивалем его только-только отполировали. Будем надеяться, что вода не причинит никакого вреда, но в магазине диван поставил не кто-то, а я. И снег на него наверняка попал не в последний раз.

Когда Бенджамин сел, Ватсон пошевелился, но лишь принял позу поудобнее и снова провалился в сон.

Когда он посмотрел на меня широко открытыми глазами, я опять подумала, какой он молодой – самое большее двадцать пять лет,