Ф. Б. Ты отослал подарок?

Р. Г. Нет. Сохранил. Он представлял собой ценность. Но поскольку там были журналисты, то это и стало поводом для небольшого опроса, о котором ты говорил. А так как моя любовь к женственности всегда была очевидна и в жизни и в творчестве, а наше мачистское общество в женщине видит лишь задницу, то я имел полное право на это мгновение славы, то есть на репутацию старого ловеласа. Добавлю, что помимо проблемы ценности, подлинности, даже если не выходить за пределы сексуальности — сексуальности без любви, без поэзии, физиологической, такой, какой она и нужна природе, — понятие «любитель женщин» так же дебильно, как понятие «любительница мужчин», только первое наша цивилизация превратила в комплимент, а второе — оскорбление, что подло. «Любитель женщин» — и все улыбаются, это прелестно, но «любительницу мужчин» все называют «нимфоманкой». Ах, мерзавцы! Весь этот словарь отдает безумной мужской претенциозностью, словарь, в котором женщиной «овладели», «поимели», «трахнули», а если мы сравним две сексуальности, когда они нормальны, то есть полноценны, сразу становится ясно, что сексуальность женщины зачастую гораздо богаче, разнообразнее, она отличается более широкой гаммой нюансов, и даже сам факт, что мужчины испытывают особенную гордость, оказавшись «на высоте», включает в себя понятие неравенства, что говорит не в их пользу… Бог ты мой, когда же наконец с мужских губ исчезнут эти самодовольные ухмылочки победителей, едва заметные — мол, мы же с вами все-таки джентльмены, — и комичность которых никогда еще не была использована должным образом? Комический роман о «мачизме» и сексуальности вообще еще не был написан… Я подумываю об этом.

Ф. Б. Тем не менее я помню, что в твою бытность Генеральным консулом в Лос-Анджелесе в прессе прошла информация, что звездами кино ты занимаешься больше, чем, например, коммерческими интересами Франции… до сих пор на слуху выражение, прочитанное в одной из газет, где тебя окрестили «сексуальным атташе»…

Р. Г. Да, и всем известно, что пресса никогда не лжет, и когда какой-нибудь придурок пишет: «В книгах Ромена Гари слабые всегда проигрывают, недаром же он голлист», — он знает, о чем говорит, а когда американский еженедельник сообщает, что Джин Сиберг — моя жена — ждет ребенка от парня из «Черных пантер»[96], он знает, о чем говорит. Их редактор присутствовал при извержении спермы, попробовал ее на вкус и сумел отличить «Черную пантеру» от «Шамад», «Мисс Диор» от бордо или бургундского. У меня сложились самые лучшие отношения с крупными калифорнийскими промышленниками, и французские промышленники, бывшие там проездом, об этом, надо думать, помнят — ведь еще сегодня, спустя пятнадцать лет, многие из них присылают мне свои визитки, поздравления с Новым годом и благодарственные письма. Одлум, владелец «Дженерал Дайнэ-микс», проводивший целые дни у телефона в своем подогретом бассейне — он мучился артритом, — принимал в Индио всех французов, которых я ему рекомендовал; то же самое я могу сказать о Дугласе, который первым забронировал места на «каравелле», первый полет которой я торжественно отмечал в Калифорнии. Можно вспомнить о Гроссе из «Локхид», и о Хочкиссе, великом менеджере электроники, который уже умирал потихоньку от своего рака, но до самого конца принимал французских промышленников, которых я ему присылал, и часто вел с ними переговоры. Мне незачем оправдываться на сей счет, досье — вот оно; но все же я имею право сказать, что когда я, по прошествии пяти лет, покинул свой пост, то и в посольстве в Вашингтоне, и в управлении по кадрам в Париже меня просили остаться. Разумеется, кинозвезды привлекали больше внимания, но Голливуд — это лишь одна из сторон моей деятельности; было радио и телевидение, где появились первые кадры только что начавшейся тогда войны в Алжире, и приход к власти де Голля в 1958-м, представленный американскими корреспондентами в Париже и, в частности, моим другом Дэвидом Шенбрунном как диктатура и начало фашизма во Франции. Были университеты и французская колония, включавшая и тысячи две пастухов-басков в калифорнийских горах, были Аризона и Мексика, где о Франции знали так мало, что я нередко имел право на восхитительные сюрпризы. Так, одна религиозная школа в Помоне решает устроить небольшой вечер под знаком Франции и Жанны д'Арк, и я получаю трогательное письмо, в котором меня, как представителя сей мифической страны, приглашают председательствовать на этих торжествах. Я еду. Меня встречают монахини и школьницы, самой старшей из которых, судя по всему, не больше четырнадцати. Монахини дают мне программу вечера… И знаешь, что изображено на обложке? Обыкновенная шлюха с сумочкой, подпирающая фонарный столб на площади Пигаль. Они, эти славные сестры, не знали, что она шлюха: они думали, что это и есть настоящая юная француженка…

Ф. Б. И что ты сказал?

Р. Г. Ничего. Я представлял всех французов и всех француженок, и эта, со своим фонарным столбом, бесспорно, была одной из них. И потом, эта шлюха осталась таким образом девственницей в их глазах… А дебют «Лидо» в Лас-Вегасе?.. Когда там впервые появилось «Лидо», меня пригласили на торжественное открытие. Я спрашиваю совета у Альфана по телефону — Альфан сменил на посту Кув де Мюрвиля, — и он говорит: «Поезжайте, только не слишком увлекайтесь». Я еду, выступаю, председательствую, пожимаю руки, веду себя достойно, серьезно, как римский папа, как Альфан, когда он напускает на себя серьезный вид. Я уже и не помню, как ее звали, руководительницу ревю, но она была родом из Марселя, очень славная, — впоследствии я устроил ей поездку в Диснейленд в Лос-Анджелесе. В четыре часа утра возвращаюсь в отель, совершенно разбитый… Вхожу. И что я обнаруживаю на кровати? Шесть милых созданий, абсолютно, ну абсолютно во вкусе Джеймса Бонда, совершенно голых, с табличкой «Да здравствует Франция!», да, «Да здравствует Франция!», в четыре часа утра, шесть штук!..

Ф. Б. И что ты сделал?

Р. Г. А что ты хотел, чтобы он сделал с шестью? Чтобы он умер?

Ф. Б. …И отчаяние его подбодрило.

Р.Г. …Подбодрило, легко сказать, подбодрило.

Ф. Б. Так что же ты все-таки сделал?

Р. Г. Уже не помню. Голова дырявая, видишь ли…

Ф. Б. Вижу.

Р. Г. Провал в памяти. Должно быть, я свернулся калачиком и уснул, а что же еще. Не помню. Есть же предел обязанностям, даже для Генерального консула Франции. И потом, я был es qualités. При исполнении. Престиж, знаешь ли. Провалы в памяти иногда бывают очень полезны для престижа.

Ф. Б. А ты рассказал это Альфану?

Р. Г. Нет. Он бы только разозлился и в следующий раз сам бы туда отправился.

Ф. Б. Ты мне часто говорил, что Калифорнии ты обязан своим лучшим дипломатическим постом… и лучшими годами своей жизни.

Р. Г. Во всяком случае, самыми легкими… наименее утомительными. И, в довершение всего, я встретил Джин Сиберг, ей было двадцать, я оставил дипломатическую службу, чтобы быть свободным, затем мы поженились, и у нас родился сын, мы прожили вместе девять лет.