брата: — Знаешь, это как «прыжок лани»[17]. Вот я прямо так и вижу: прыжок, ноги почти перпендикулярны полу, вот-вот получится идеальная фигура… Клянусь тебе! — Сильвия прикрывает глаза, разводит руки и выпрямляет спину в воображаемом порыве: — Раз! — пальцы касаются пола; два! — согнуть колено; три, четыре! Пять! — касание второй ноги. — Она открывает глаза: — А на самом деле мои потуги выглядят так, будто я кидаюсь картошкой…

Сильвия поправляет брату волосы, расслабляет ремень, помогает снять с плеч тяжелую конструкцию и укладывает его в постель. Иногда ему удается заснуть с ее прохладной рукой на его лбу.

Он хочет научиться есть самостоятельно. В комнату приносят тарелку. Чтобы сэкономить силы брата, Сильвия фиксирует протез под прямым углом и вставляет в зажим ложку с изогнутой ручкой. Ему остается лишь зачерпнуть и поднести ложку ко рту. Франсуа садится. Стол слишком высок, локоть скользит, до тарелки невозможно дотянуться. Тогда он приподнимается, упирается протезом о столешницу, фиксирует угол сгиба так, чтобы «предплечье» оставалось над поверхностью стола. Однако теперь ложка проходит в десяти сантиметрах над тарелкой. Франсуа приводит протез в исходное положение, сгибает колени, регулируя высоту, поскольку иначе ничего не получается. Ложка касается тарелки. Теперь нужно зачерпнуть. Но поскольку у него не осталось даже культи, то отвести протез и потом согнуть его в обратном направлении, чтобы поднести ложку ко рту, то есть сделать движение справа налево и слева направо, чтобы зачерпнуть из тарелки, крайне затруднительно — нужно усиленно работать всем торсом. Он пробует, но каждый раз тарелка отползает, ложка же остается пустой. Он зовет Сильвию. Та придвигает стол вплотную к стене. Франсуа пытается снова — на этот раз тарелка ударяется о стену, ложка скребет дно тарелки, наполняется. Он не сводит глаз с кусочка мяса, что лежит в ложке, но не может поднести ее ко рту, потому что протез заблокирован под прямым углом. Мясо вылетает, следом падает и сама ложка.

— Сильвия! — рычит он. — Сильвия!!!

Сильвия подбегает, подбирает с пола мясо, вытирает соус и вставляет ложку в зажим протеза. Франсуа меняет стратегию: теперь он сразу подносит ложку к губам, а потом наклоняется над тарелкой, так, чтобы лицо было как можно ближе к ее содержимому. Ложка касается тарелки, он сворачивает свой торс влево, подцепляет кусочек мяса и откидывается назад. Затем тянет шею, пытается ухватить губами край ложки. Но все же она слишком далеко. Мясо снова выпадает, шлепается на пол, все вокруг забрызгано жиром. Франсуа лупит по ножкам стола. Разбрасывает осколки разбитой тарелки. Он топчет выпавшее мясо, бьет ногами по горшкам с фикусами, по шкафу, по двери, по кровати, по упавшей лампе; он пинает торшер, и тот попадает прямо в окно; он разбивает ногой стекло, и тысячи серебристых осколков летят во двор, сопровождаемые детским плачем и женскими криками. Но Франсуа ничего не слышит, он преисполнен гневом, его голос слишком слаб, чтобы выразить раздражение, он продолжает бить по чему попало: по стене, по вазе с белыми розами, которая сразу превращается в белоснежную груду лепестков и битого фарфора, он бьет по радиоприемнику; ему больно, и он хочет разбить голову о стену, он не слышит, как по лестнице поднимается отец, как он входит в комнату, а за ним появляется Ма; она закрывает за собой дверь. Вдруг он замечает прямо перед собой ее лицо, она крепко обнимает его, усмиряя последние попытки расколотить что-нибудь еще; наконец Франсуа затихает, он часто дышит, смотрит на мать и вдруг прячет свое лицо в ее ладонях.

— Oh, Франсуа, you’re exhausted…[18]

Да, разумеется, он устал. Он просто высосан до капли. Все столы будут для него либо слишком высокими, либо слишком низкими, придется бесконечно приподнимать стулья или вставать и делать сотни нелепых движений, чтобы дотянуться до края тарелки; стол должен быть всегда уперт в стену, дабы тарелка не слетала с его поверхности. Сильвия будет вынуждена подбирать с пола куски мяса и вытирать соус; каждый прием пищи растянется на часы, это превратится в настоящую пытку как для мышц, так и для желудка… А кроме того, теперь потребуется кто-то, чтобы порезать и приготовить мясо, подать его на стол, принести тарелку да вставить ложку в зажим, если ему самому не удастся приоткрыть его; а еще кто-то, кто поможет надеть этот протез и затянуть ремень; а также оказать еще массу услуг, потому что мадам Дюмон работает только с восьми до девяти утра, а в воскресенье у нее выходной; и вот так Франсуа всю жизнь предстоит соглашаться на эти «браки по расчету»; ах, вот бы протезист имел право пристрелить меня на месте! — ведь пока еще не существует миоэлектрических протезов, чтобы решить проблему подобного рода. Он вспоминает, как оптимистично был настроен доктор: вы сможете самостоятельно питаться, вы сможете носить сумку в руке… Питаться — ну да, это ж совершенный кошмар! А держать сумку — зачем, ответьте! Ради чего это нужно, хотел он спросить Ма, которая окутала его любовью, пытается утишить его страдания — для чего, а? Идти христарадничать? Без посторонней помощи он не может даже достать деньги из кармана, словно ветхая старуха, которая уже ни черта не видит и не в состоянии посчитать свои гроши. Без посторонней помощи он не может продеть в крючок зажима ручки этой самой сумки, не может нарезать хлеб, намазать на него масло; он совершенно беспомощен — вот что он хочет сказать им, но у него не хватает сил даже на это, и боль пронзает Франсуа до голеней, лодыжек, до пальцев на ногах; он изможден собственной яростью и способен сказать лишь: «Снимите это с меня!» — и Ма с трудом расслабляет ремень, протез держится лишь на плечевых накладках, Франсуа сдвигает лопатки и отбрасывает его назад, и наконец вся конструкция падает на пол с оглушительным грохотом. Он отступает на шаг и смотрит на нее.

— У тебя все получится, Франсуа, — смущенно говорит отец. — Все получится, нужно только постараться. Точно получится, да, Джейн?

Но Ма ничего не отвечает. Уже прошло две недели этой войны на измор, и теперь надо принять решение — подписать сертификат соответствия или вернуть протез.

— Нет, — говорит Франсуа. — Оставляем.

Нет, он не сдался. Он решил оставить протез, так как благодаря этой конструкции на парижских улицах он похож на нормального человека. Почти похож… Врач говорил, что Франсуа станет незаметным, исчезнет среди себе подобных, и он благодарен ему за идею. Протез будет теперь для него своего рода церемониальным оружием,