«Вы когда возвращаетесь?» – хрипло от волнения спросил Андрей.

«В среду, кажется… Я особо не вникала».

«Да? А родители волноваться не будут?»

«До восемнадцати волновались, а теперь я – вольный человек». – Женечка сказала это строго, почти ожесточенно.

Андрей помолчал, переваривая эту новую информашку о ее характере. Снял рюкзак. Его родители волновались за него до самого своего отъезда. Волновались наверняка и сейчас, но не могли контролировать, во сколько он приходит домой, что вообще делает.

«Так я тебе в среду позвоню? Ближе к вечеру».

«Ага. Буду ждать, если вернусь». – И Женечка, неожиданно звонко чмокнув его в щеку, побежала к берегу.

«Блин, – повторил мысленно это идиотское слово Андрей, – действительно, как в фильме про шестидесятые».

Подошел Денис, взял рюкзак Женечки. Сказал обреченно:

«Спасибо».

Андрей не отреагировал. Скорее всего, он не отреагировал бы, даже если бы Денис сказал ему какую-нибудь гадость, плюнул бы на штаны: он смотрел вслед девушке и хотел быть с ней. Поехать, сидеть рядом в крошечной каюте, а потом у костра. Спать в одном спальнике. Он слышал, что это очень приятно – спать в одном спальнике.

* * *

– Ну и правильно, что не поехал, – похвалил себя нынешний Топкин.

Поднялся со стула шатаясь, будто его номер был на лайнере, попавшем в шторм, побрел в туалет.

Долго мочился, глядя на темно-желтую вялую струйку, вдыхал запах перебродивших фруктов. В голове вертелось: «Это ведь самогонка всё – кальвадос, остальное. Водка как-то иначе делается».

Нажал кнопку на бачке, и унитаз, выдав из себя поток воды, запел тихую печальную песенку без слов.

– Кретин! – сказал ему Топкин, сполоснул руки и медленно, осторожно, чтоб не хлопнуться о дверной косяк, вернулся в комнату. Хотел лечь, но что-то внутри убеждало, что надо выпить еще. Еще рюмашки-другой не хватает.

Топкин согласился:

– Не хватает.

Сел за стол, глянул на телевизор. Там почти беззвучно пела Милен Фармер. Страдала, билась в железной клетке.

Когда-то… Хм, когда-то… Лет двадцать назад она казалась ему неземной. Не то чтобы красивой, а именно неземной. Вот появилось здесь, на Земле, это неземное существо и запело свои неземные песни.

Потом она исчезла. Или Топкин стал смотреть те каналы, где она не появлялась. Может, и видел, слышал изредка, но уже не обращал внимания. А вот сейчас, в Париже, обратил…

Напоминает пародию на ту Милен Фармер, на те ее песни. Несмешную. Бывают же несмешные пародии. Грустно. Время все съедает, уродует, превращает в пародию. Единственный выход – быстро что-то сделать и уйти.

– Помним-помним: живи быстро, умри молодым, – безо всякой издевки сказал Топкин и отвернулся от телевизора, налил в стакан совсем немного абсента. На глоток буквально. – Поехали!

Абсент оказался на вкус таким же, что и пастис. А цена за эту крошечную бутылочку – почти как за ноль семь пастиса. Хрен с ним…

Какой теперь стала Женечка? Жива ли вообще? В таком темпе жить – ненадолго хватит. Хотя… Нет, полно тех, кто с детства до глубокой старости похожи на юлу. Крутятся, жужжат, нарезают круги в пространстве. И кажется, сноса им нет. По крайней мере эмоционального. А вот от физического сноса не отвертишься.

И представилась нынешняя Женечка. Точнее, какой бы она могла быть сейчас, спустя…

– Спустя… – Топкин постарался напрячь ватный мозг, считал, загибая пальцы.

Спустя четырнадцать лет после окончания их короткой семейной жизни. Тогда ей был двадцать один, теперь, значит, тридцать пять – тридцать шесть. Еще, конечно, не старость, но уже и совсем не юность. Экватор пройден.

– Какой экватор? – усмехнулся Топкин, плеснул в стаканчик еще.

Стало почему-то весело. Но не по-хорошему весело. Такая агрессивная веселость. Можно и разбить что-нибудь, в это окно в потолке полезть, подражая герою Форда из «На грани безумия».

Топкин поспешно, чтоб не почувствовать тошноты, выпил и лег на кровать. Покачался на соблазняющем матраце… Закрыл глаза…

Он тогда не успел позвонить Женечке. Она пришла сама. Пришла во двор и стала его ждать. Оказалось, что знала, где он живет.

«Ха-ай!» – помахала ему, выходящему из подъезда и мгновение назад не надеющемуся в ближайшем будущем ни на что хорошее.

«О, привет!.. Вернулась?»

«Ну да. Наши как раз байдарки сдавать потащили. А я душ приняла и сюда».

Она стояла перед ним и улыбалась. Но уже не так по-детски, как в «Аржаане». Как-то по-другому, по-взрослому. Было жарко, на ней – белая майка с лицом певицы Мадонны; бугорки грудей делали взгляд Мадонны недоуменным… Короткая и узкая джинсовая юбка. Андрей опустил глаза, прополз взглядом по пухлым, но стройным ляжкам, красивым коленям, поблескивающим лодыжкам, на одной из которых была ссадина. Ссадина эта почему-то возбуждала сильнее, чем ровная розоватость кожи. Пальцы на ногах, высовывающиеся из сандалий, не такие тонкие и беззащитные, как у Ольги, какие-то надежные…

«Как сплавали?» – хрипнул он, с усилием отрываясь от ног.

«В целом благополучно. Хотя были моменты… – Женечка поморщилась. – Но это так, рассказывать надо».

«Намек принят, – мысленно кивнул Андрей и испугался своей нерешительности. – Чего мнусь-то?»

Он знал по опыту, что многие девушки, послав сигнал и не получив вовремя ответ, могут просто повернуться и уйти. И их уже не вернешь.

«Пойдем ко мне», – предложил. Нет, не то чтобы предложил, а почти велел. Собирался добавить про чай, конфеты, но вовремя осекся и просто взял ее за руку, повел.

Повел эту молодую, вкусную, сочную самочку к себе в логово.

…Кажется, они потом не произнесли ни слова. Все происходило молча. Лишь стоны, дыхание, всхлипы то ли от боли, то ли от невыносимого удовольствия. И она так вжималась, вбивалась в него, словно действительно пыталась в нем оказаться, спрятаться…

В последний момент, очнувшись от страсти, Андрей отпрянул и брызнул семенем ей на живот.

«Зря, – прошептала Женечка, задыхаясь. – Я предохраняюсь».

А она опытная… И Андрей ощутил ненужную, смешную сейчас обиду. Но хотелось, чтобы он был у нее первым… На секунду возникло недоброе лицо юноши Дениса.

Лежали рядом, отдыхая. Женечка осторожно, подушечками пальцев, провела по его ноге от колена к паху, шевеля волоски.

«А знаешь, я из страха к тебе сегодня пришла, – сказала тихо, но отчетливо. – И знала, что ты выйдешь вот-вот. Всего минут пятнадцать ждала».

«Что за страх?» – приподнялся Андрей на локте, хотел смотреть ей в лицо, но глаза не отрывались от груди, двух ярких, но не алых, не бордовых, а густо-розовых сосков с широкими кружками. И вообще грудная клетка у Женечки была крепкая, высокая. «Плавает, наверное, хорошо».