Все было готово к началу строительства LIGO. После трех лет исследований, года скрупулезной подготовки предложения эксперимента и последующих двух лет сражений в Конгрессе команда с нетерпением ждала этого момента. Теперь людям предстояло сразиться с самой природой. По мере роста уверенности ученых в существовании надежных астрофизических источников сигналов – черных дыр и нейтронных звезд – укреплялась и вера в успех проекта. Группа была уже готова вырваться на оперативный простор и семимильными шагами устремиться к поставленной цели. Но в этот момент, когда были уже одержаны победы над “внешним противником”, Робби решил сосредоточиться на трениях внутри коллектива, которые ранее не выглядели настолько серьезными, чтобы на них отвлекаться. Тут можно провести сравнение с больным разрушающимся зубом: стоит коснуться его языком – и мельчайшие трещинки покажутся глубокими пропастями.

Несмотря на совпадение многих ключевых моментов, главные герои истории представили мне противоречивые версии того, что происходило в дальнейшем. Некоторые вообще отказывались обсуждать со мной случившийся конфликт. В основном, насколько я поняла, потому, что не хотели публично критиковать Рона, который даже в благоприятных обстоятельствах с трудом умел выносить выказываемое ему пренебрежение. В своем многочасовом, разделенном на пять сеансов, интервью, которое записала с ним в 1997 году готовившая материалы для устного архива Калтеха Ширли Коэн, Рон представил собственное видение тех событий. В моих же интервью с основными участниками проекта LIGO, то есть с теми из них, кто, хотя и без особой охоты, согласился прокомментировать события того времени, воспоминания разных людей достаточно хорошо согласуются друг с другом – но противоречат воспоминаниям Рона. И практически каждый из говоривших со мной сотрудников просил не называть его имени.

Из магнитофонных записей 97-го года можно понять вот что. (ниже я, уважая точку зрения Рона, излагаю картину событий так, как она представлялась именно ему).

Проблемы начались в конце 8о-х годов, когда во главе проекта LIGO встал Робби Фогт. Возможно, и не во всю силу своего раздражения, однако достаточно решительно он принялся атаковать Древера во время еженедельных групповых совещаний. “Он, в частности, упорно обвинял меня в том, что я не использую научный метод. И это меня чрезвычайно обижало”. Древер соотносил ту научную методику, которой он обучился в Великобритании, со школой Резерфорда. Он с легкостью отбрасывал второстепенное, не нанося ущерба главному, он за короткое время производил много экспериментов, он не отвлекался на детали – и довольно быстро продвигался вперед. Было ошибкой трактовать подобный подход как “работать спустя рукава”. И не было никаких сомнений в том, что Древер придумал внушительное количество оригинальных экспериментальных методов и разработал важные оригинальные элементы конструкции установки, которые и по сей день имеют решающее значение для всего эксперимента. Защищаясь, Древер говорил, что применение его методик пошло на пользу всему проекту. Он мог работать в два раза быстрее, чем традиционная группа, и тратить при этом меньшие средства. Другие ученые, зачастую казавшиеся ему сторонниками более сакраментальных подходов, не были способны на подвиги, которые он мог совершать после тщательного обдумывания поставленной задачи. Фогт просто не понимал механику гениальности Древера.

“Я находил решение, которое не было очевидным, но оно работало. Робби сказал бы, «он угадал!» Но я не угадывал. У меня очень мощная интуиция, она действительно очень мощная. Но я не могу объяснить этого. А он все активнее и активнее выступал против меня, и я не понимал, почему”.

Нападки во время еженедельных совещаний становились все более ожесточенными и – для Древера – непостижимыми. Не зная, как на них реагировать, он часто просто сидел молча. А затем Фогт сместил Древера с должности руководителя лаборатории. “Я был в шоке – помню, я тогда почти сломался”.

Питер Голдрайх, почетный профессор Калтеха и Принстона, рассказывает: “Я помню, Рон как-то говорил мне: «Это ужасно. Ужасно». Робби тогда наорал на него. И я сказал: ‘Почему бы тебе просто не уходить, когда он начинает кричать на тебя?’ Рон ответил: ‘А разве так можно?’ И я успокоил его: ‘Конечно, можно. Ты же профессор!’. Я и представить не мог, что Рон настолько наивен”.

Питер относился к той части факультетской профессуры, которая изначально поддерживала кандидатуру Рона Древера в качестве ответственного за экспериментальную программу проекта LIGO. “После нескольких наших встреч мне стало ясно, до чего он чудной. Он был совершенно не от мира сего, был полностью погружен в свою физику и при этом обладал сильной интуицией. Я давно знал, что Робби способен испытывать к людям иррациональную ненависть и вдобавок умеет легко убедить окружающих, что объекты его презрения действительно этого заслуживают. Это меня страшно расстраивало. Я чувствовал свою ответственность за то, что произошло с Роном”.

В третьей из пяти (с января по июнь 1997 года) бесед с Ширли Коэн Рон, готовый уже вроде бы добраться до кульминации своего рассказа, то и дело сбивается и вновь и вновь возвращается к предыдущим эпизодам. Ширли уже кажется уставшей и просит его поскорее завершить историю. “Мы с вами приближаемся к моменту, когда мне дали под зад коленом!” – смеется он, и на этом вторая сторона кассеты заканчивается. Мне нужно прослушать еще целых две кассеты, чтобы узнать, как же именно Рону дали под зад коленом.

“Я немного дислексик. или что-то вроде того”, – признается Рон. Не успевая усваивать информацию, он решил записывать ход совещаний на магнитофон, чтобы затем внимательно прослушивать пленку, но Фогт запретил ему это. Во время самого странного из состоявшихся между ними разговоров Фогт, по словам Рона, огласил ему два правила. “Первое и самое удивительное из них было таким: Робби Фогт и я никогда не должны находиться в одном помещении одновременно. Вот прямо так он и сказал”. Двое других свидетелей записали свои, менее безумные, варианты воспоминаний об этом же событии. Стоило Рону появиться на еженедельном совещании, как Фогт выходил из комнаты, а совещание отменялось. Таким образом, получалось, что Древер срывает работу над проектом. “Второе правило звучало примерно так: мне запрещалось пользоваться любым оборудованием, принадлежащим проекту, – ксероксами, телефонами и всем прочим”. Годы спустя, рассказывая эту историю, Рон кажется совершенно сбитым с толку, ошеломленным, хотя по прошествии времени все это, возможно, его даже забавляет. “Думаю, тот разговор имел большое значение, потому что как-то странно все это прозвучало. По-моему, это было незадолго до конференции в Аргентине”.

Рону было запрещено представлять свою работу в любых других научных центрах, университетах или на конференциях. Опасаясь за судьбу проекта, растерянный и несчастный, он согласился выполнить почти все эти требования. “Я не знал, что считалось нормальным в этой стране. И все лучше понимал, что ситуация сильно отличается от того, к чему я привык. Там, откуда я приехал, ничего подобного произойти просто не могло. Но я же не знал, что здесь считалось нормой”.

Роковым для него исключением из этих правил стала конференции в Аргентине. В 1992 году Древер планировал сообщить о результатах его совместной работы с Брайаном Меерсом, коллегой из Глазго, сделавшим анализ, основанный на идее Древера о многократном отражении лазерного луча в интерферометре. (Коллеги несколько иначе вспоминают историю его сотрудничества с Меерсом. Они вспоминают, как Рон сопротивлялся идеям молодого Меерса и как расстроился, узнав о внимании, которое они привлекли.) Пока готовилась совместная публикация, Меерс погиб в горах, куда отправился со своим коллегой Патриком Греем. Они часто совершали восхождения в Альпах, а в те выходные задумали покорить самую высокую гору Шотландии (Бен-Невис). Находясь на маршруте в одной связке, они в плохую погоду сорвались вниз с обрыва. “Это был ужасный удар для всех и, конечно, для меня. Мы все его любили, и вдруг он погиб”. Пораженный трагедией, Рон чувствовал острую необходимость представить эту работу на аргентинской конференции 1992 года и, вопреки запрету Фогта, там выступил.