прямоугольник на белоснежном фасаде здания. И ее высокий силуэт в ярко-синей длинной кофте.

— Кто вам нужен? — громко спросила она.

— Нона Игнатьевна Пушкарева, — орала во все горло Маша.

Игорь стоял и молчал. И во все глаза смотрел на женщину. Либо он сходит с ума, либо…

— Нет такой, — ответила громко женщина, повернулась и потянула дверь на себя.

И Игорь, прекрасно понимая, что это может быть игрой света, наваждением, волнением момента, что он может просто ошибаться, не выдержал и крикнул:

— Ба! Не уходи!

У него вышло это так же жалобно, как и много лет назад, когда бабушка выходила из его спальни и гасила свет. А он, боясь оставаться в темноте, всегда просил ее не уходить. Именно так просил:

— Ба! Не уходи!

Женщина замерла и встала как вкопанная. И не поворачивалась очень долго. Он успел перелезть через забор, оставив Машку бесноваться возле запертой калитки. Добежал до входа в дом. Встал, не поднимаясь по ступенькам. И снова повторил:

— Ба! Не уходи!

Ее прямая спина дернулась. Она медленно повернулась. И глянула на него, как много раз смотрела в детстве: с обожанием, нежностью, радостью.

— Гошенька мой… — прошептала она тихо, но он услышал. — Любимый мой Гошенька…

Они обнимались и плакали, и просили друг у друга прощения, и обещали никогда-никогда больше не расставаться.

— Поехали домой, ба.

Они сидели в актовом зале, который Нона Игнатьевна сама отперла ключом. Пили чай и разговаривали уже почти час. В дверь без конца заглядывали местные обитатели. Подслеповато щурясь, рассматривали их. Улыбались и, с пониманием качая головой, уходили.

— Поехали домой. Я уже позвонил отцу. Он ждет. Мама ждет.

— Это хорошо. Это значит, что все меня простили, — она гладила его по щекам, трогала его волосы. — Мальчик мой… Как же я люблю тебя…

— Я тоже тебя люблю, ба, — сдавленным голосом отвечал он.

Это Машке можно было реветь сколько угодно. Хлюпать носом, всхлипывать и причитать без конца:

— Хорошо-то как, господи! Как же хорошо…

Ему плакать было нельзя. Он же мужчина.

— Как хорошо, что вы приехали навестить меня, — проговорила она, залезая в карман и доставая оттуда какой-то узелок.

— Что значит навестить?! Ба, мы приехали тебя не навестить, а забрать! — Игорь встал со стула, взволнованно заходил вдоль длинного стола для заседаний. — Если у тебя есть какие-то вещи, собирайся. Если нет, то поехали прямо так, в чем есть. Все купим.

— У меня тут все, — произнесла она с виноватой улыбкой. — И это я не смогу забрать с собой.

— Что все? — не понял он.

— Друзья, дело. Я ведь работаю здесь на полставки культработником. Заведующая уговорила органы соцзащиты трудоустроить меня, и я тружусь. В полную свою силу. Как я все и всех брошу? Они мне верят. Ждут моих вечеров. Каждую субботу. И есть один человек, который… Он не сможет без меня, Гошенька…

Она покраснела. И ее седые мягкие волосы, по-прежнему непослушными прядями вьющиеся возле висков, мягко качнулись.

— Я останусь, прости.

— Ба, ну как же так?! — Он опустился перед ней на колени, взял ее ладони, прижал к лицу. — Я только нашел тебя и снова…

— Все хорошо. Все хорошо, милый. Будешь приезжать. Навещать меня. Я счастлива была видеть тебя.

Она встала, заставила его подняться. И принялась совать ему в руки небольшой узелок.

— Что это, ба?

— Взгляни, — попросила она со странной улыбкой.

Он осторожно развернул и заглянул.

— Ба! Да это же те самые пуговицы! Из того голубя! Ты их сохранила? Надо же… — Игорь рассмеялся, вспомнив, как делал из них длинную-предлинную дорожку на полу.

— Это тебе на память, на жизнь, — тихо проговорила бабушка и сонно зевнула. — Прости. Режим. Жду в следующие выходные вас с отцом. Ну и мама… Если пожелает. Пусть приедет…

— Они не очень ладили, — рассказывал Игорь на обратной дороге. — Вечное противостояние между невесткой и свекровью. Какими бы умными ни были эти две женщины, противостояние было, есть и будет. Но мама все равно к ней собирается. Расплакалась, когда я ей позвонил. Ну, бабушка! Ну, молодец! Работает! Ухитрилась найти там работу, а!

— И любовь, — тихо обронила Маша. — Она нашла там любовь…

Машка через сорок километров уснула. И проспала всю дорогу, которая почему-то оказалась вдвое короче. Ехали не там. Грибник был прав. Добравшись до города, Игорь решил не останавливаться на ночлег и поехал прямиком до места.

К старому дому, выстроенному его прадедом, они подъехали в девять утра. Машка выспалась, Игорь вымотался и сразу после душа ушел спать. И проспал почти до вечера.

Проснувшись, пошел на запахи из кухни. Машка хлопотала у плиты, жарила мясо с овощами. На кухонном столе длинным ручейком лежали пуговицы, которые подарила ему бабушка на память.

— Игралась? — спросил он, целуя Машку в макушку.

— Игралась, размышляла. — Она обернулась на него, чмокнула в подбородок.

— Размышляла о чем?

Он сел к столу, взял самую крупную пуговицу, которая всегда у него лежала первой. Машка положила ее в хвост. Он поменял.

— О том, почему твоя бабушка вдруг сохранила эти пуговицы? Почему, когда дарила тебе, сказала, что тебе это на память и на жизнь?

— И до чего додумалась? — Игорь втянул носом запах. — Давай уже на стол накрывай, есть хочу. Где узелок? Хочу убрать пуговки туда же.

— Погоди…

Маша выключила плиту. Присела к столу. Взяла одну из пуговок, покачала в ладони, будто взвешивала.

— Никогда не задумывался, почему они не очень легкие, Игореша?

— Старинные потому что. Не было тогда такого легкого пластика и…

— Не-а…

И Машка, швырнув пуговку под ноги, резко опустила на нее каблук домашней туфли. Раздался слабый хруст. Она убрала ногу. Нагнулась. Порылась в цветных пластиковых скорлупках и через мгновение положила перед ним на стол камешек чистейшей воды.

— Вот почему, Игореша. Все эти пуговицы оставила тебе на жизнь бабушка в качестве приданого. А твой дядя Валера и знать не знал, с чем выпроваживает из дома свою мать.

— С чем?!

Он таращился на цветной ручеек из пуговиц на столе и не мог поверить, что все это — драгоценные камни старой барыни, которыми она расплатилась за свою жизнь и жизнь своей семьи.

— С целым состоянием, Гошенька. — Маша улыбнулась, сгребла пуговки в кучу и спросила. — Ну, уже подумал, как распорядишься?

— Что скажешь? — Он вообще ничего не понимал, растерялся.

— Я думаю, что забор у дома, где живет твоя бабушка со своими друзьями, отвратительный, — принялась загибать она пальчики. — А также крыша старая. Актовый зал никуда не годится. Что это за старый стол под зеленым сукном? Бэ-э! И