Натасканный на приторный запах свежей крови, который, казалось, уже насквозь прожег его мозги, он невольно потянул носом.

Из дверного проема явственно несло свежей кровью.

– Интересно, – пробормотал он, вытягивая голову, чтобы заглянуть в темный провал дверного проема, но в этот момент в избе напротив скрипнула дверь, и на крыльцо, покачиваясь, держась рукой за стену, выбралась еще одна жертва местного розлива самогонки. И тут же утробно икнул, даже не успев осмыслить тот факт, что ни за что ни про что получил финку в печень.

Было видно, как Волк обтер о его штаны свой кишкоправ и, поддерживая жмурика под мышки, передал его с рук на руки Шайтану с Пикадором. Все эти действия были отработаны десятки раз, когда они уходили за линию фронта, чтобы добыть стоящего, а не абы какого «языка», и Боцман даже не сомневался, что здесь всё будет тип-топ, как говорят блатные. Его сейчас гораздо больше волновал тот устойчивый запах крови, который забивал, казалось, не только всё пространство сарая, но и утопающий в желтом лунном свете двор.

Он даже не сомневался, что этот приторный запах не может быть запахом крови той же свиньи, овцы или теленка, забитых на потребу бандитов. Знал, что домашнюю скотину забивают не в помещении, а во дворе, чаще всего за углом дома, и если это действительно так, то кто же нашел свою смертушку в этой сараюшке?

Боцман хотел уж было нырнуть в полутемный провал дверного проема, тускло подсвечиваемый выглянувшей из-за тучки луной, однако вновь скрипнула дверь, и в освещенном проеме застыла фигура еще одного бандита.

– Мыкола, – позвал он. – Ты шо, зовсим, што ли, обоссався? Или, може, обосрался?

И заржал радостно, перешагнув порожек…

Когда его столь же аккуратно, как и первого жмурика, приняли руки Пикадора, а Волк в очередной раз вытирал о его штаны на заказ отточенный кишкоправ, Боцман нырнул в проем сарая и едва удержался на ногах, поскользнувшись в подсыхающей луже крови.

Чуть поодаль лежал человек, брошенный лицом вниз. Скрюченный донельзя и как бы прикрывающий голову руками, он представлял жуткое зрелище, и Боцман, повидавший на зоне не одну смерть и не одно месилово, когда зэки расползались по своим норкам, обливаясь кровью, невольно содрогнулся.

– Это за что ж тебя так? – пробормотал он, всматриваясь в спину, в окровавленные кисти рук и в затылок убитого. Судя по всему, его долго, очень долго месили сапогами и ботинками, прежде чем он отдал Богу душу, и это настораживало.

Прихватив убитого за плечо, Андрей перевернул его на спину, попытался всмотреться в обезображенное лицо и вдруг почувствовал, как у него сосущим предчувствием страшной беды кольнуло где-то под сердцем.

– Господи милостивый!..

Он подтащил убитого поближе к дверному проему и уже при лунном свете всмотрелся в окровавленное, затекшее до неузнаваемости, и все-таки знакомое лицо…

Старший лейтенант «Смерша» Тукалин. Ошибки быть не могло. Но как… как он мог оказаться здесь, в логове банды Дороша, если сейчас он должен был чинить часы в своей каморке в привокзальной чайной?

Этот и еще с десяток других вопросов забили сознание Бокши, и он, понимая, что ответа ни на один из этих вопросов он сейчас не получит, только скрипнул от собственного бессилия зубами и застыл в дверном проеме, глотая открытым ртом свежий, напоенный апрельской пряностью воздух.

Посмотрел на освещенные окна дома, в котором продолжали гужеваться бандиты. К этому моменту Волк завалил еще одного клиента, и уже этот факт помог Андрею собраться и хоть как-то прийти в себя. Да, он привык к смерти, которая ходила по пятам его боевых товарищей, но это было там, на фронте – в тылу врага и на передовой, но чтобы вот так… в освобожденном от фашистов городе, где каждый житель был рад хоть как-то услужить советскому солдату… К тому же Тукалин шел по надежной легенде, к которой невозможно было придраться ни с каких сторон, и вдруг…

Однако надо было работать, его уже ждали его разведчики, положившие трех козлов, и он нырнул к окнам хозяйского дома, за которыми маячили две фигуры, мужская и женская. Судя по всему, это был старший брат местечкового гетмана и его жинка, уже проклявшая тот день и час, когда на ихнем дворе появился Богдан Дорош со своими бандитами.

Решив, что разговор с ними состоится в последнюю очередь, Боцман в три прыжка оказался под окнами дома младшего из братьев. Простенькие занавески были сдвинуты в сторону, и через стекло можно было рассмотреть всё, что творилось в доме.

Огромный, чуть ли не в полкомнаты стол, заставленный мисками с вареной картошкой, соленьями, салом и мясом, по краям стола две наполовину опустошенные бутыли с самогоном, нарезанный крупными ломтями хлеб, обглоданные кости и оплевки по всему столу. Судя по этому натюрморту, здесь гуляли давно и от пуза, празднуя какое-то событие, а может, и вообще просто так.

За столом сидели четверо молодых мужиков, в одном из которых можно было признать «пана Дороша». Белая рубашка, вполне приличный клифт, да и подстрижен он был не под «бокс» и «полубокс», как его бражники, а вполне по-европейски, что резко бросалось в глаза.

Андрей попытался было прислушаться к тому, о чем говорят за столом, однако из-за двойных стекол ничего не было слышно, но когда из-за стола поднялся Дорош и о чем-то спросил мужика, сидевшего спиной к окну, он понял, что местечковый гетман спохватился вдруг своих дубарей зачуханных, которые могли по пьяни и дел накуролесить в хозяйском доме, и тут же шмыгнул от окна к крыльцу.

– Этого я возьму сам! – выдохнул он, уже стоя на крыльце рядом с Волком, и тому ничего не оставалось, как присоединиться к Шайтану с Пикадором.

Затаив дыхание, Андрей ждал, когда же в сенях послышатся шаги Дороша, и как только тот застыл на пороге, он взмахнул рукой, и страшной силы боковой удар ребром ладони заставил Дороша хрюкнуть утробным голосом, и он стал медленно и картинно, как в довоенном немом кино, оседать на пол.

Подхватив откормленного, как боров, Дороша под руки, Андрей прислонил тяжелое, бесчувственное тело к стене и кивнул Волку, чтобы все трое поднимались в дом. Достал из-за пояса пистолет и, держа палец на спусковом крючке, распахнул дверь.

Те трое, что сидели за столом, так и не поняли, что за дядько-фраер нарисовался у них в доме, да еще с пукалкой в руке. Один из них, тот, который сидел спиной к окну, стал медленно подниматься со своего стула, как вдруг застыл на месте, и его глаза наполнились удивлением.

– Боцман?.. Но откуда?.. Ты же, слыхал, давным-давно деревянный бушлат на себя примерил.

– Ага, примерил, – ощерился Бокша, лихорадочно вспоминая, где и когда он видел эту курносую рожу со скошенным подбородком. – Да только не впору он мне показался. Пришлось повременить.

И тут он вспомнил.

Декабрь сорок третьего, изматывающие бои и случаи дезертирства подписавшихся на фронт зэков, среди которых был и этот, курносый.

«Господи! – насиловал свои мозги Бокша. – Какое же у него погоняло? Что-то очень близкое к его носу… – И вновь его не подвела память. – Чайник! Чайник липецкий. Только там клепают чайники с обрезанными носиками, которые точь-в-точь смахивают своим обличьем на эту курносую рожу».