Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тем временем в первой половине мая Пушкины с Галерной переезжают на Фурштадтскую улицу, в дом Алымова, где в ночь на 19 мая у них рождается Маша. В тот же день Александрина Гончарова пишет из Калужской губернии в Петербург брату Дмитрию: «Дедушка уже должен быть в Петербурге и ты, наверное, знаешь, как его дела»[452]. В записной книжке А. Н. Гончарова отмечено: «Мая 22 – Наташе на [Машин] зубок положил 500 [рублей]…»[453] 7 июня – крестины Маши. Среди восприемников – А. Н. Гончаров.
А на следующий день, 8 июня, Пушкин пишет графу А. Х. Бенкендорфу:
Два или три года тому назад господин Гончаров, дед моей жены, сильно нуждаясь в деньгах, собирался расплавить колоссальную статую Екатерины II, и именно к Вашему превосходительству я обращался по этому поводу за разрешением. Предполагая, что речь идет просто об уродливой бронзовой глыбе, я ни о чем другом и не просил. Но статуя оказалась прекрасным произведением искусства, и я посовестился и пожалел уничтожить ее ради нескольких тысяч рублей. Ваше превосходительство с обычной своей добротой подали мне надежду, что ее могло бы купить у меня правительство; поэтому я велел привезти ее сюда. Средства частных лиц не позволяют ни купить, ни хранить ее у себя, однако эта прекрасная статуя могла бы занять подобающее ей место либо в одном из учреждений, основанных императрицей, либо в Царском Селе, где ее статуи недостает среди памятников, воздвигнутых ею в честь великих людей, которые ей служили. Я хотел бы получить за нее 25000 р., что составляет четвертую часть того, что она стоила (этот памятник был отлит в Пруссии берлинским скульптором). В настоящее время статуя находится у меня (Фурштатская улица, дом Алымова)[454].
Далее последовало известное обращение Министерства Императорского двора в Академию художеств, и 12 июля академики Мартос, Гальберг и Орловский осматривают статую и делают заключение, что она «заслуживает внимание правительства; что же касается до цены сей статуи 25 тысяч рублей, то мы находим ее слишком умеренной, ибо одного металла, полагать можно, имеется в ней по крайней мере на двенадцать тысяч рублей, и если бы теперь заказать сделать таковую статую, то она, конечно, обошлась бы в три или четыре раза дороже цены, просимой г. Пушкиным»[455].
Когда же и почему статуя оказалась в Петербурге? И какое теперь отношение имел к ней Пушкин?
Можно предложить следующую версию развития событий – конечно, не единственно возможную. Но внутренних противоречий и противоречий приведенным выше известным фактам в ней вроде бы нет.
В феврале 1832 г. Афанасий Николаевич Гончаров приезжает в Петербург. Зачем? И.Ободовская и М. Дементьев пишут: «Афанасий Николаевич направился туда с намерением просить у царя субсидии для поправления своих дел в Заводах или разрешения на продажу майоратного имения. Однако его намерениям оказал сопротивление наследник майората, старший внук Дмитрий, служивший тогда в Петербурге»[456]. На чем они основывают это свое утверждение, они не указывают. Никаких ссылок на какие-либо документы нет. Правда, в конце концов, нам сейчас неважно, зачем именно приехал А. Н. Гончаров в Петербург. Но можно предположить, что именно во время этого визита в ходе обсуждения Гончаровыми и Пушкиным накопившихся денежных проблем и возникла идея передать статую Пушкину уже не как посреднику при продаже, а в качестве компенсации долга и приданого.
Возможно, Афанасий Николаевич решил сделать своеобразный подарок Наталье Николаевне к годовщине свадьбы (18 февраля). На такое предположение наталкивает также следующее обстоятельство.
Известно недатированное письмо (точнее – записка) И.П. Мятлева к Пушкину:
Поздравляю милую и прелестную жену твою с подарком и тяжеловесным, сергами, иметь наушницею Екатерину великую шутка ли? Мысль о покупке статуи еще не совершенно во мне созрела, и я думаю и тебе не к спеху продавать ее, она корма не просит, а между тем мои дела поправятся, и я более буду в состоянии слушаться своих прихотей.
Как помнится мне, в разговоре со мною о сей покупке ты ни о какой сумме не говорил, ты мне сказал—Я продам тебе по весу Екатерину, а я сказал, и по делом ей, она и завела-то при дворе безмены (baise-mains)[457].
Переливать же ее в колокола я намерения не имею – у меня и колокольни нет – и в деревни моей, сзывая православных к обедне, употребляют кол-о-кол. И они так же сходятся.
На бусурманской масленнице я не был.
Твой на всегда или за всегда, как за луччее признаешь
И. Мятлев[458].
В Академическом собрании сочинений Пушкина записку датируют: «первая половина марта 1832 г. (?)». Аргументации никакой не приводится.
В 1832 г. масленица приходилась на 15–21 февраля. Под «бусурманской масленицей» Мятлев, очевидно, имеет в виду так называемую «немецкую масленицу», первые два дня православного поста (22 и 23 февраля), когда, в частности, в немецком и французском театрах еще проходили спектакли (в отличие от русского, в котором они прекращались с первым же днем поста), но в программах этих театров в эти дни помечалось: «для иностранцев».
По содержанию записки можно понять, что она являлась ответом на не дошедшую до нас пушкинскую записку, в которой Пушкин сообщал о подарке, сделанном его жене, и, очевидно, пошутил, что вместо серег ей подарили статую Екатерины, а также, вероятно, повторял сделанное когда-то в разговоре предложение купить статую, хотя бы для того, чтобы перелить ее в колокола. Также, очевидно, спрашивал, не был ли где-нибудь Мятлев на «немецкой масленице». Если эта записка действительно относится к 1832 г., то датировать ее можно, судя по упоминанию «бусурманской масленицы», ближайшими днями после этой «масленицы», т. е., скорее всего, 24–26 февраля.
Заметим, что 23 февраля Афанасий Николаевич точно был у Пушкиных, подарил Наталье Николаевне 32 фунта разного варенья. Не подарил ли он ей в эти же дни и статую? А Пушкин и написал об этом Мятлеву, получив хотя бы номинально статую в свое распоряжение?
В конце февраля или начале марта мог состояться и разговор Пушкина с Бенкендорфом, во время которого тот подал Пушкину надежду, что правительство может купить статую Екатерины (поэт упоминает об этом в своем письме к Бенкендорфу 8 июня). В конце февраля Пушкин достаточно активно переписывается с Бенкендорфом, в частности, по вопросам, связанным