- Я хочу поехать сегодня в Милденхэм на неделю. Отец там очень одинок.

Она заметила, как покраснела его шея.

- К нему? Нет! Он украдет тебя, как уже украл однажды ребенка. Пусть возьмет девочку, если хочет. Но не тебя. Нет!

Эта неожиданная вспышка возмутила ее. Она никогда не просила его ни о чем, и ему не следовало бы ей отказывать. Фьорсен подошел к ней и обнял ее.

- Моя Джип, ты нужна мне здесь - я тоже одинок. Не уезжай!

Она пыталась разнять его руки, но не могла; гнев ее усиливался. Она сказала холодно:

- Есть еще одна причина.

- Нет никаких серьезных причин отнимать тебя у меня.

- Девушка, которая должна родить твоего ребенка, живет возле Милденхэма, я хочу проведать ее.

Он отшатнулся, подошел к дивану и сел. Джип подумала: "Очень жаль, но так ему и надо".

- Она может умереть. Я должна ехать; но тебе нечего бояться: я вернусь ровно через неделю. Обещаю.

Он пристально смотрел на нее.

- Да. Ты не нарушаешь своих обещаний. Не нарушишь и этого. - Но вдруг он снова сказал: - Джип, не уезжай!

- Я должна.

Он крепко обнял ее.

- Тогда скажи, что ты любишь меня!

Но этого она не могла сказать. Одно дело - мириться с его объятиями, а другое - притворяться, что любишь. Когда он наконец ушел, она принялась оправлять волосы, глядя перед собой пустыми глазами и думая: "Здесь! В этой комнате, где я видела его с той девушкой! Какие все-таки животные эти мужчины!"

К вечеру она добралась до Милденхэма. Уинтон встретил ее на станции. Дорога шла мимо коттеджа, где жила Дафна Уинг. Он стоял перед небольшой рощицей; это был маленький, увитый плющом кирпичный домик с незатейливым фасадом и садиком, где было полно подсолнечников.

Дом занимал старый жокей Петтенс вместе с вдовой-дочерью и ее тремя маленькими детьми. "Болтливый старый мошенник", как называл его Уинтон, все еще работал на милденхэмской конюшне, а дочь его была прачкой. Джип наняла для Дафны Уинг ту же сиделку, которая когда-то ухаживала за ней самой; главным жрецом был назначен все тот же старый доктор. В коттедже не было заметно никаких признаков жизни, и она решила не останавливаться; ей не терпелось снова очутиться в Милденхэме, увидеть старые комнаты, вдохнуть знакомый запах дома, сбегать к своей старой кобыле, которая начнет обнюхивать ее в поисках сахара. Как хорошо снова вернуться сюда сильной и здоровой, готовой опять вскочить в седло! Ее обрадовала улыбка Марки, встретившего их у входа, обрадовала даже темная прихожая, где луч солнца освещал шкуру первого убитого Уинтоном тигра, на которую она так часто валилась, смертельно устав после охоты.

В стойле старый Петтенс щеткой наводил последний лоск на ее кобылу. Его бритое лицо с впалыми щеками широко улыбалось.

- Добрый вечер, мисс; прекрасный вечер, мем! - Его горящие карие глазки, уже тускнеющие от старости, любовно оглядывали ее.

- А, Петтенс, как поживаете? Как Энни? И дети? Как моя старая любимица?

- Великолепно, мисс; резва, как котенок. Понесет вас словно птица, если вы только пожелаете завтра поехать.

- А как ее ноги? - Джип провела рукой сверху вниз по крепким ногам кобылы.

- Жиру у нее не прибавилось с тех пор, как она вернулась; ее ведь здесь не было весь июль и август; но я следил за ней, все ждал, что вы приедете.

- На ощупь они великолепны! - Все еще не разгибаясь, Джип спросила: - А как ваша жилица? Та молодая дама, которую я прислала вам?

- Видите ли, мэм, она очень молода, а эти молодые дамы, знаете ли, всегда бывают очень возбуждены в такое время. Я бы сказал, что она еще никогда... - он с явным трудом сдержался, - ...что она никогда раньше не садилась на лошадь. Что ж, этого можно было ожидать. А ее мать - вот уж странная особа! Очень она действует мне на нервы! О, она вот где у меня сидит. Невысокая порода, вот в чем тут дело. Зато сиделка, мисс, - у той этого нет. Вот такие-то дела. Да и как же этой даме не нервничать, - такая молодая и уже потеряла мужа...

Еще не поглядев на него, Джип почувствовала его умную старческую ухмылку. Но какое это имеет значение, если он даже и догадывается? Он умеет хранить секреты конюшни.

- О, там было немало всяких перепалок и слез, помилуй бог! Я сплю в соседней комнате, - о да, по ночам, когда ты стар и вдов, ничего не остается, как слушать. Помню, служил я в Ирландии у капитана О'Нэйла, так там была одна молодая женщина...

Джип подумала: "Придется его прервать, иначе я опоздаю к обеду". И она спросила:

- Петтенс, а кто купил нашего молодого гнедого?

- Мистер Брайан Саммерхэй из Уидрингтона, мисс. Он купил его для охоты и в упряжку, когда живет в городе, мисс,

- Саммерхэй? А! - Джип вспомнила молодого человека с ясными глазами и немного задорной улыбкой, скакавшего на караковой кобыле. Этот смелый молодой ездок кого-то ей напомнил тогда.

- Я думаю, гнедой попал в хорошие руки?

- О да, мисс, в хорошие руки и к очень приятному джентльмену. Когда он приехал сюда смотреть лошадь, он спрашивал про вас. Я сказал ему, что вы теперь уже замужняя дама, мисс. "А! - сказал он. - Она так великолепно ездит верхом!" Он отлично запомнил гнедого. Майора не было тогда дома, и я дал ему его испытать. Он перескочил через несколько изгородей. А когда вернулся, говорит: "Ну что ж, я купил бы его". Очень приятно разговаривал и не терял времени даром. Лошадь у него уже с конца прошлой недели. Будет ходить под ним хорошо: он неплохой ездок, смелый, только, я бы сказал, рука не очень твердая.

- Ну, Петтенс! Мне пора идти. Скажите Энн, что я завтра заеду к ней.

- Хорошо, мисс. Сбор собак в Фили Кросс в семь тридцать. Значит, вы поедете?

- Скорее всего. Спокойной ночи. Джип бежала через двор и думала:

"Она великолепно ездит верхом!.." Как приятно! Я рада, что он купил моего гнедого.

На следующий день, проведя все утро в седле, Джип отправилась пешком в коттедж. Был один из тех томительных мягких дней конца сентября, когда ветерок, еще по-летнему теплый, колышет стерню, а живые изгороди еще блестят от ночной росы. Узкая тропинка шла через два поля, через узкий клин деревенского выгона, где на цветущих кустах дрока сушились холсты, и снова через поле. Джип никого не встретила. Перейдя через дорогу, она вошла в садик. Подсолнечники и астры выстроились вдоль низкой кирпичной стены, под уже пожелтевшими тополями. Возле дома, под открытым окном, стоял стул с оставленным на нем журналом. Единственным признаком жизни был дымок, подымавшийся из трубы. Джип в нерешительности стояла перед полуоткрытой дверью; слишком уж все было безмолвно, тишина казалась ей неестественной. Она уже подняла руку, чтобы постучать, как вдруг услышала подавленные рыдания. Заглянув в окно, она увидела женщину в зеленом, видимо, миссис Уэгг, которая сидела у стола и плакала, уткнувшись в носовой платок. В то же мгновение из верхней комнаты донесся тихий стон. Джип вошла и постучала в ту дверь, за которой сидела женщина в зеленом. Дверь открылась, перед ней предстала миссис Уэгг. Нос, глаза и щеки на худом, неприветливом лице были красны от слез. В зеленом платье и с зеленоватыми волосами (они были с проседью и, видимо, покрашены каким-то составом) миссис Уэгг очень напоминала Джип зеленое яблоко, которое так нелепо краснеет от долгого пребывания на солнце. На лице женщины были слезы, в руке она мяла носовой платок. Джип ужаснулась - как она осмелилась, такая свежая, сияющая, предстать перед этой бедной женщиной, видимо, удрученной тяжелым горем. Ей захотелось убежать. Это просто бесчеловечно - приходить сюда кому-либо из его близких. Она тихо сказала: