точно знали, что могло понадобиться несколько месяцев или даже лет, прежде чем Джули выяснила бы, в безопасности она или нет. До этого времени к ней все относились бы как к прокаженной. Никаких прикосновений. Никто не стал бы пользоваться с ней одним полотенцем, не говоря уже о том, чтобы целовать ее или заниматься с ней сексом. Я чувствовал свою ответственность за нее. Это был мой пациент. Именно я попросил Джули ассистировать мне на этой операции. Хуже всего, что я положил чертов инструмент иглой вверх. Если бы только можно было повернуть время вспять.

Я не хотел, чтобы бедная девушка вернулась в свою комнату и сидела там в одиночестве, не имея возможности с кем-нибудь поговорить. Ей, как и мне, требовалось выпить. Единственным местом, где можно было найти запрещенный алкоголь, был блок, где жили врачи, поэтому я решил провести Джули к себе в комнату, как только стемнеет. Когда я объяснил, что ей необходим курс препарата AZT, которого не было в Саудовской Аравии, она просто свернулась в клубок и ничего не ответила. Я знал кардиохирургов, с которыми она работала в больнице Сент-Винсент в Сиднее, и решил позвонить им по пути в аэропорт. Они могли о ней позаботиться. Мы все уладили с билетом, поэтому Джули оставалось только собрать вещи. Вернется ли она в Саудовскую Аравию, понимая, что опасность ВИЧ-инфекции нависла над ней как дамоклов меч? Я сомневался в этом. Бедная девушка пришла в то утро на работу полная жизни. Одно покачивание стула – и вся ее дальнейшая жизнь оказалась пронизана неопределенностью.

В недавно опубликованных американских рекомендациях говорилось о необходимости регулярно проходить тест на ВИЧ в течение шести месяцев после первых четырех недель приема противовирусных препаратов. Еще там говорилось о «консультировании», что бы это ни означало. Она либо заразилась ВИЧ, либо нет, и ожидание результатов влияло бы на каждый час ее жизни. Тем временем Джули, бутылка и я устроились на ночь, и я поступил так, как всегда поступал со своими пациентами. Я высказал предположение, что риск очень невелик и что утром все перестанет казаться настолько страшным. Кроме того, ей предстоял полет домой в бизнес-классе. Слабое утешение, подумал я. Если бы нас застали вместе в моей комнате, нас обоих посадили бы в тюрьму – или хуже.

Я старался поддерживать связь с Джули следующие несколько лет. Из-за противовирусной терапии она ужасно себя чувствовала несколько недель кряду, и ее счастливая жизнь и веселое настроение сменились добровольной изоляцией и депрессией. Она не хотела больше оказываться в операционных. Она слишком много пила, избегала отношений и, видимо, начала воровать в магазинах, когда у нее закончились деньги. Хотя ее ВИЧ-положительный статус так и не подтвердился, потрясение от той раны и страх перед СПИДом уничтожили ее. В значительной мере, но не окончательно.

Через десять лет я неожиданно встретил ее на конференции в Мельбурне, в которой она участвовала в качестве медсестры, специализирующейся на помощи пациентам с сердечной недостаточностью. Она увидела мое имя в программе и решила дать мне знать, что у нее теперь новая жизнь. Для меня это была эмоционально тяжелая встреча, потому что я так и не простил себя за ту ошибку с острейшей иглой. Мы нашли бутылку кроваво-красного австралийского мерло, и она от души рассмеялась, когда я рассказал ей об «острой медсестре» из Оксфорда. С той кошмарной ночи, когда ее рука кровоточила, прошло много времени.

Филипп умер от СПИДа через несколько месяцев после операции. Из всех больных гемофилией, которым перелили зараженные препараты крови в Великобритании, 1065 заразились ВИЧ, у 31 он перешел в полноценный СПИД, и 23 умерли. Если бы компании, поставляющие препараты крови, и гей-группы не опровергли доказательства, собранные Центрами по контролю и профилактике заболеваний США в 1982 году, то многое из случившегося можно было бы предотвратить. Я стал настаивать на том, чтобы все пациенты, которые поступали в оксфордскую больницу для операции на сердце, сдавали анализы на гепатит и ВИЧ. Моя инициатива была принята без энтузиазма. Хотя мы регулярно направляли пациентов на несчетное количество анализов крови, делать анализ на опасные вирусы мы имели право исключительно с согласия пациента. Почему? Потому что потенциально опасные для жизни заболевания, носителями которых являлись некоторые пациенты, ассоциировались с их личными привычками, которые, как считалось, других не касались. Создавалось впечатление, что у персонала моей операционной вообще не было никаких прав.

В 1980-х гг. никто не мог точно оценить риск заражения СПИДом после укола инфицированной иглой.

Я вовсе не собирался кого-то дискриминировать или отказываться от серопозитивных пациентов, но я хотел, чтобы люди вроде Джули, стоящие на передовой, имели возможность защититься или сделать осознанный выбор относительно своего участия в операции. Я считал справедливым проверять тех, с чьей кровью мы имели дело, поэтому гнул свою линию. На мой взгляд, все пациенты получали только выгоду от защищенности медицинской бригады, и если система была не готова к рутинным тестированиями, то я тоже не собирался сдавать ежегодный анализ на гепатит. Это спровоцировало скандал с заведующим больницей из-за политики внутри учреждения и гребаных правил. Администрацию интересовало что угодно, кроме благополучия моей бригады.

Генеральный медицинский совет, работники которого сидели за письменными столами в полной безопасности, заявил, что «серологическое тестирование исключительно ради интересов работников системы здравоохранения является незаконным». Но если бы наши медсестры или перфузионисты, которые ежедневно купались в крови, заразились гепатитом или СПИДом от непроверенного серопозитивного пациента, то они могли передать эти опасные болезни супругу, детям и даже другим пациентам. Не было никакого смысла молчать о том, с чем мы пытались бороться. Я пригрозил полным отказом от оперирования всех категорий пациентов, которые с большой вероятностью могли оказаться серопозитивными, аргументируя, что такое решение принимается в интересах широкой публики. Мы все знали, что это пустая угроза. Вся эта возня напоминала дебаты в Оксфордском академическом союзе. Тем временем паника из-за ВИЧ охватывала все больше людей. Тех, кто ежедневно контактировал с кровью, острыми инструментами и сложным оборудованием, требовалось защитить.

Было бы полезно знать, заражен оперируемый гепатитом или ВИЧ или нет. Но руководство больницы назвало это простым любопытством.

За годы работы я прооперировал множество ВИЧ-положительных пациентов, не надевая скафандр или вторую пару перчаток. Мне было важно вести себя как обычно, потому что именно с теми, кто пребывал в состоянии нервного напряжения, как правило, и происходили несчастные случаи. По оценкам Всемирной организации здравоохранения, только в 2000 году 66 000 медицинских работников заразилось гепатитом В,