вскрикиваю от неожиданности: у калитки стоит Рюмин — в шортах, майке, с пляжным полотенцем на плече — и светится как новый пятак.

— Вот так подохнешь в муках, а лучшая подруга Лера о тебе и не вспомнит, — провозглашает он, испытующе прищуриваясь, и я виновато опускаю лицо.

Проблема в том, что мне не стыдно — я не чувствую к нему безусловного сострадания, не рада встрече и извиняюсь больше для порядка:

— Прости, Илюх. Ты болел. Я и сама недавно переболела этой напастью и не хотела тревожить тебя своим обществом.

— А что за религия не позволяла ответить мне в чате? Ладно… — бубнит он и сменяет гнев на милость: — Пошли поплаваем? Сейчас пацаны к поезду подойдут.

— А тебе уже можно? — Мой тон выражает что угодно, но только не заботу об Илюхином здоровье, и тот криво ухмыляется:

— Спасибо, что наконец поинтересовалась!..

Мы молча играем в гляделки — иногда Илюха включает полного придурка и по-настоящему бесит, но на сей раз я улавливаю исходящие от него флюиды отчаяния и решаю уступить:

— Подожди, я купальник надену.

Пока Рюмин, развалившись на диване за кухонным столом, с чавканьем лопает мамины оладьи, я мысленно разражаюсь проклятиями и прячусь в комнате. Переодеваюсь в длинный, скрывающий ноги сарафан, среди миллиона пропущенных от Илюхи нахожу входящий с незнакомого номера и пишу Ване, что прогулка обламывается: появились неотложные дела. Я вру ему, но отчего-то свято верю, что поступаю правильно.

И лишь когда мы с Илюхой выходим на улицу, и тот, привычно наставив на меня глазок камеры, осыпает комплиментами мой внешний вид, я цепляюсь за задумчивый черный взгляд и в ужасе замираю. Прислонившись плечом к дверному косяку, Ваня молча и без всяких эмоций смотрит на меня, но вдруг подмигивает, чуть заметно улыбается и скрывается в темноте проема.

На душе тут же становится тухло.

Надо было сказать Ване правду. Илюха — мой друг, он не в курсе последних событий, он ненавидит Волкова, и нет никакой подоплеки в том, что я попыталась избежать ситуации, при которой эти двое столкнулись бы лбами. Но чертова ложь слишком быстро выплыла наружу, и мнимая подоплека вроде как появилась…

— Ты чего смурная? — пристает Илюха, подталкивая меня моим же рюкзаком. — Не рада видеть? Что нового в школе?

— Рада, Илюх. А новостей особо и нет…

Я опять пересказываю историю про сложный тест, про поступление Инги и про скандал дома — лишь про ремень стыдливо умалчиваю, — потом добавляю, что ведьма переехала в дом престарелых, и вся ее изба теперь в нашем распоряжении, но Рюмин остается странно напряженным. Собираюсь выяснить, каким мешком его накрыло, хотя точно знаю — так он демонстрирует обиду, и на пляже мне придется долго выслушивать его нытье и распознавать скрытые намеки.

К счастью, чутье подводит: вскоре Илюха перестает дуться и, посмеиваясь, выдает:

— А я в пятницу в Задонске Бобкову и ее брата видел. В поликлинике. Справки в пансионат для нищих собирают. Пока блаженная в кабинете была, я у сопляка немного денег отжал.

— Сколько? — я по-настоящему негодую и готова убить Рюмина, но он только скалится:

— Да пятьсот всего, брось! Кстати, тетя Тома в то утро со мной в одной маршрутке ехала и очень просила забрать у вас какую-то толстовку. Якобы мою. Серую… С Суперменом. А у меня нет таких толстовок. О чем она, Лер?

Кончики пальцев холодеют, но я не успеваю ответить — невесть откуда возникают Ринат и Влад. Прихвостни стукаются с Илюхой кулаками, шарят по мне озабоченными взглядами, щелкают языками и наперебой втирают своему восставшему из пепла предводителю о школьных подвигах — в его присутствии они резко позабыли о своей трусливой сущности и опять ведут себя, как хозяева жизни.

Улюлюкая, вся троица скачет к пляжу, матерясь, гогоча и поднимая снопы брызг, ныряет с небольшого обрыва, и приехавшие из Задонска отдыхающие благоразумно перебираются на безопасное расстояние.

Я расстилаю на песке покрывало, сажусь, поправляю подол и, сквозь темные стекла очков, мучительно всматриваюсь в даль противоположного берега, в близкие заросли, где покоится ведьмина лодка, в пронзительно-синее небо и белые облака… От невозможной жары вот-вот накроет обморок.

Я должна быть не здесь и не с ними, и внезапное осознание своей чужеродности пугает.

— Лерка, идем к нам! Ходорова, давай! — зазывают придурки, но я отнекиваюсь: если решусь на заплыв, кто-нибудь из них обязательно под шумок распустит руки.

Да и вода здесь холодная и страшная — совсем не такая, как в теплом волшебном озере. От нее веет смертью. Мой лучший друг Илюха не догадывается о пережитом мной ужасе, и вытащил меня не он…

Влад и Ринат наперегонки плывут к рухнувшему пирсу, но Илюха отделяется от них, выбирается на берег и, фыркая, садится рядом. С мелких кудряшек катятся крупные капли, зубы еле слышно стучат.

— Пусть плывут, идиоты! — ржет он и тут же тяжко вздыхает: — Лер, извини, что не проводил тебя на тест и всю неделю не появлялся в школе. Просто… я тут узнал кое-что… В прошлое воскресенье, когда поднялась муть из-за видео с этим слизняком, я выпивал в гараже с дядькой, и на огонек подтянулся Димка. Он хоть и алкаш, но все же в юности дружил с моим отцом, и мы его тоже угостили… А он зенки залил и понес: типа, я неправ насчет Волкова. Ну и обмолвился, что не мутила Маринушка ни с кем. Они ее тупо изнасиловали.

Илюха затыкается, стряхивает с ладоней песок, а я на миг теряю дар речи:

— Ты о чем? Кто — они?

— Папаша мой. Их компания. Там и твой отец был, и Димка, и их кореша…

На лбу проступает ледяной пот, дурнота подкатывает к горлу:

— Илюх, ты что несешь?

Он разглядывает крепкие кулаки, сжимает и разжимает их, но пальцы заметно дрожат.

— Она типа красивая была, но несговорчивая. Мой отец все ее обхаживал, а она — ни в какую. Ну и… Затащили они ее к Димке. С ней был только отец — остальные в соседней комнате бухали. Он потом много денег ей дал… А она, представляешь, все равно пришла к моей беременной матери и что-то пыталась предъявить. Довела маму до больницы, испугалась, собрала манатки и уехала отсюда. Вот так.

У меня кружится голова. Мои выводы от услышанного резко отличаются