В доме Хаджибека Мария впервые столкнулась с арабской семьей так близко, вплотную, и она пришлась ей по душе. Марии нравились отношения между женами, как между старшей и младшей сестрой, – Хадиже было за тридцать, а Фатиме исполнился двадцать один год. Нравилась их любовь к детям, притом бездетная Хадижа считала мальчиков такими же своими сыновьями, как и Фатима, малыши звали обеих «мама». Фатима была с детьми довольно сурова, хотя и нежна, и заботлива в то же время, а Хадижа источала одну только нежность, она буквально плыла от каждого обращения к ней того или другого мальчугана. Хадижа руководила в доме прислугой и поваром, раз в неделю она ритуально ездила с поваром в Тунис за продуктами, за французскими сырами, кофе, чаем, сладостями и за местными сплетнями, она была из богатой берберской семьи и вела дом с привычным для нее размахом, за столом, как говорится, только птичьего молока не было. Фатима происходила из полукочевой бедуинской семьи, считавшейся бедной, хотя бедность у бедуинов – понятие весьма относительное: у отца Фатимы было четыре жены, а у Фатимы шесть сестер и четыре младших брата, и всем им были обеспечены и стол, и кров. В семье Хаджибека Мария как никогда остро, предметно почувствовала и осознала власть условностей: все, оказывается, зависит от правил, по которым живет общество: установили в мусульманском мире правило многоженства, и всем представляется вполне нормальным, когда у одного мужчины две, три, четыре жены. Главное – договориться о правилах. "Чеховским трем сестрам да одного бы мужа – какая прелесть! Например, Вершинина, а?" – усмехнулась Мария, откладывая книгу.

– Да, входи, входи, Фатима! Вот церемонная девочка!

Дверь наконец приоткрылась, и робко, бочком, в комнату вошла Фатима. Ее прекрасные черные глаза косили от боли и стали совсем тусклыми, помутнели.

– Болит?

Фатима кивнула, пытаясь улыбнуться.

– Ложись, я тебя полечу. – Мария уступила ей тахту. – На спину ложись. Расслабься… постарайся совсем расслабиться. Закрой глаза. Спи. – И она стала делать ей легкий полувоздушный массаж висков, надбровных дуг, шеи. Это еще дядя Павел научил Марию лечить "наложением рук", что в то время называли знахарством. Он считал, что у нее есть та редкая энергия, которая была и у него. "Я тебя научу, Маруся, потому что тебя можно научить, а тысячу других я не смогу научить, потому что Бог не дал им той силы, что дал мне и тебе", – так говорил дядя Павел. И она училась у него с восторгом и усвоила многие уроки, в том числе и уроки гипноза, это ей так же было дано, как и ему. Фатима легко вошла в транс.

– Спи, милая, спи. Чуть-чуть – и все пройдет, и голова у тебя не будет болеть. Не будет болеть голова. Не будет болеть голова…

Фатима была в забытьи минуть пять – семь, она очнулась бодрая, ее прекрасные черные глаза сияли.

– О, Мари! О, Мари! Я как будто заново родилась! Хадижа тоже хочет, но она стесняется. У нее тоже сильно болит голова.

– Так пусть приходит. Нет, не сейчас, а часа через два, я должна отдохнуть. А как мальчики?

– Играют в детской.

В доме господина Хаджибека все было на европейский лад: детская, спальни, кабинеты, столовая, кухня в полуподвале и там же комната для прислуги.

– А когда наконец кончится сирокко?

– Еще девять дней. Мало. В пустыне сейчас плохо. Мои сейчас в пустыне. Скоро отец приедет в гости, посмотреть внуков.

– Он у тебя настоящий бедуин?

– Самый настоящий! – радостно засмеялась Фатима, сверкая белыми ровными зубами. – Я у него одна в городе, все остальные в пустыне.

– Я обожаю пустыню! – сказала Мария. – Когда приедет твой отец, ты нас познакомишь?

– С удовольствием!

– Я хочу попутешествовать по пустыне, он согласится быть моим проводником?

– Конечно.

– Договорились. Так пусть Хадижа приходит часика через полтора-два.

Как и вошла, Фатима так же бочком вышла из комнаты, осторожно притворив за собой дверь, а Мария снова легла на тахту и открыла Чехова.

"ИРИНА. Бобик спит?

НАТАША. Спит. Но неспокойно спит. Кстати, милая, я хотела тебе сказать, да все то тебя нет, то мне некогда… Бобику в теперешней детской, мне кажется, холодно и сыро. А твоя комната такая хорошая для ребенка. Милая, родная, переберись пока к Оле!

ИРИНА (не понимая). Куда?

Слышно, к дому подъезжает тройка с бубенцами.

НАТАША. Ты с Олей будешь в одной комнате, пока что, а твою комнату Бобику. Он такой милашка, сегодня я ему говорю: "Бобик, ты мой! Мой!" А он на меня смотрит своими глазеночками.

Звонок.

Должно быть, Ольга. Как поздно!

Горничная подходит к Наташе и шепчет ей на ухо.

НАТАША. Протопопов? Какой чудак. Приехал Протопопов, зовет меня покататься с ним на тройке. (Смеется.) Какие странные эти мужчины…

Звонок.

Кто-то там пришел. Поехать разве на четверть часика прокатиться… (Горничной.) Скажи, сейчас.

Звонок.

Звонят… Там Ольга, должно быть… (Уходит.)

Горничная убегает; Ирина сидит, задумавшись; входят Кулыгин,

Ольга, за ними Вершинин.

КУЛЫГИН. Вот тебе и раз. А говорили, что у них будет вечер.

ВЕРШИНИН. Странно, я ушел недавно, полчаса назад, и ждали ряженых…"

Да, ждали ряженых, но Наталья Ивановна отменила праздник, якобы чтобы не тревожить ее деток, а сама тут же поехала с Протопоповым кататься на тройке с бубенцами на ночь глядя… Незатейливая она, конечно, ни деликатности в ней, ни искренности, но ведь она рожает и воспитывает детей, она ведет дом, а три добродетельные сестрички все стонут: "В Москву! В Москву!" Как будто бы они не повезут в Москву самих себя, как будто бы зря сказано: "Везде хорошо, где нас нет!" – так думала Мария теперь, а тогда, в неполные семнадцать лет, в крепостном рву форта Джебель-Кебир, она горячо ненавидела Наталью Ивановну, презирала ее мужа Андрея, обожала всех трех сестер, милого старика Чебутыкина, некрасивого барона Тузенбаха, Вершинина… Что касается последнего, то Вершинин стоял для нее совершенно отдельно от других, словно на пьедестале, – играть роль Вершинина уговорили адмирала дядю Пашу. Вот в чем было счастье!

"ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Комната Ольги и Ирины. Налево и направо постели, загороженные ширмами. Третий час ночи. За сценой бьют в набат по случаю пожара, начавшегося уже давно. Видно, что в доме еще не ложились спать. На диване лежит Маша, одетая, как обыкновенно, в черное платье. Входят Ольга и Анфиса.

…НАТАША. Там говорят, поскорее нужно составить общество для помощи погорельцам. Что ж? Прекрасная мысль. Вообще нужно помогать бедным людям, это обязанность богатых. Бобик и Софочка спят себе, спят как ни в чем ни бывало. У нас так много народу везде, куда ни пойдешь, полон дом. Теперь в городе инфлюэнца, боюсь, как бы не захватили дети.