Последуем лучше за Полибием, даже если порой придется читать между строк. Можно считать точно установленным, что, одержав победу на Требии, Ганнибал переправился с армией на правый берег реки и занял там удобный и хорошо защищенный лагерь, воздвигнутый Сципионом для римских солдат (III, 75, 2). Чуть позже он двинулся по направлению к Болонье, где жили его союзники-бойи и где он мог чувствовать себя в безопасности. Безопасности относительной, насколько можно судить из анекдота, сдержанно передаваемого Титом Ливием (XXII, 1, 3) и чуть более сочувственно Полибием (III, 78, 1–4). Историки обычно отмахиваются от этого анекдота, считая его несовместимым с достоинством карфагенского полководца и выдуманным теми, кто всячески раздувал миф о пресловутом «пунийском вероломстве». О чем же идет речь? О том, что Ганнибал, опасаясь покушений, якобы прибегнул к «чисто финикийской уловке» (у Полибия — «phoinikikon stratagema»): приказал изготовить для себя целый набор париков, воспроизводящих разнообразные прически — от юношеских до старческих, и носил их по очереди, подбирая в каждом случае соответствующий возрасту «прически» костюм. Эти переодевания делали его неузнаваемым даже для близких людей, гласит анекдот. Вполне возможно, что перед нами одна из тех «историй, что передают друг другу в лавке брадобрея» и которыми Полибий обычно пренебрегал, оставляя их другим рассказчикам [59]. Но нельзя отрицать, что она служит наглядной иллюстрацией того, что взаимоотношения карфагенского полководца с его свежеиспеченными галльскими союзниками успели эволюционировать от горячей симпатии к недоверчивой подозрительности.

Само собой разумеется, Полибий особо подчеркивает пресловутое галльское непостоянство — еще одно клише. На самом деле, галлы предъявляли Ганнибалу две серьезные претензии. Во-первых, в ходе битвы при Требии они убедились, что главнокомандующий, оберегая жизни африканцев и даже иберов, предпочитал жертвовать галльскими солдатами, заставляя их занимать наиболее уязвимые тактические позиции. Нет никаких сомнений, что самую большую цену за победу над римским войском пришлось уплатить именно галлам. Во-вторых, они злились, что военные операции по-прежнему велись на их территории, не принося им никакой выгоды, тогда как они жаждали скорее проникнуть на земли римских союзников — в Этрурию и Умбрию, а оттуда двинуться непосредственно в римские владения и попытаться повторить успех своих далеких предков, в начале IV века до н. э. разбивших римлян в битве на реке Аллии, а там, как знать, может быть, занять и сам Рим! Ганнибал понимал их нетерпение, как понимал и то, что оно требует ответных мер с его стороны. Однако пока его занимали другие заботы: он стремился в первую очередь быть услышанным народами, связавшими себя с Римом союзническими отношениями.

Солдат, захваченных в плен при Тицине и особенно при Требии, в карфагенском лагере разделили на две группы. С первой, которую составили римские граждане, обращались очень сурово и держали едва ли не впроголодь, зато вторая, в которую вошли представители союзных Риму народностей, пользовалась, как утверждает Полибий (III, 77, 4), всякого рода послаблениями. Вскоре Ганнибал приказал собрать этих пленников вместе и выступил перед ними с речью, смысл которой сводился к следующему. Мы воюем не с вами, а с Римом, говорил им пунийский главнокомандующий, и мы пришли на италийскую землю с одной целью — освободить вас от римского господства и вернуть вам земли, захваченные Римом. Затем, подтверждая свои слова делом, он без всякого выкупа отпустил этих пленников на свободу. Ближайшим результатом этой акции стала, как мы уже видели, добровольная сдача Кластидия, которому отныне принадлежала роль гаранта политической линии, проводимой Ганнибалом в Италии.

Еще до того как консулы 217 года приступили к исполнению своих обязанностей, в Риме предприняли ряд мер, отражающих растущее чувство тревоги. Тит Ливий (XXI, 62, 1) рассказывает, что в ту зиму не только в Риме и во всем Лации, но и в Этрурии, и в Пицене наблюдались многочисленные чудеса, и хотя он сообщает о них с изрядной долей здорового скептицизма, само существование подобных слухов свидетельствует об атмосфере страха. Мобилизационные усилия, предпринятые для противостояния угрозе, можно смело назвать беспрецедентными. Было сформировано 11 легионов, объединивших в общей сложности больше ста тысяч человек. Разумеется, это не означало, что вся эта мощная сила немедленно двинется громить Ганнибала. Два легиона отправились в Сицилию, один — в Сардинию, еще два, именуемых «городскими», предназначались для возможной обороны Рима. Два легиона, как мы помним, находились в Испании. Остальные четыре легиона, успевшие под командованием консулов в декабре 218 года столкнуться с пунийской армией и понести огромные потери, нуждались в срочном пополнении рядов. Столь масштабная мобилизация стоила недешево, что подтверждается данными о стремительной девальвации денежной единицы, отмеченной в годы Второй Пунической войны. Асс, в 225 году весивший полфунта, в 217 году весил уже треть фунта. Снижая вес бронзовой монеты, которая служила платежным средством при расчетах с армией, государство стремилось уменьшить свои расходы. Как справедливо отмечалось в литературе (G. Picard, 1967, р. 171), эта мера не вызвала недовольства мелких земельных собственников, в большинстве отягощенных крупными долгами, потому что формально размер их долгов снизился, хотя реально все тяготы военного бюджета легли все равно на их плечи.

Четыре легиона, призванные на войну с Ганнибалом в декабре 218 года, зимовали в долине По. Два из них, подчинявшиеся Тиберию Семпронию Лонгу, разместились в Плаценции, два других, которыми командовал Сципион, а после его отъезда в качестве проконсула в Испанию, где уже находился его брат Гней, перешедшие под начало претора Г. Атилия, были расквартированы в Кремоне. Это разделение, как сообщает Тит Ливий (XXI, 56, 9), потребовалось, чтобы не отягощать постоем сразу четырех легионов какую-то одну из лишь недавно присоединенных цизальпинских провинций. Эта область считалась надежным оплотом Рима: кельтские племена ценоманов, обитавшие в районе Брешии, не подавали никаких признаков возмущения, а верные Риму венеты, жившие в нижней долине По, обеспечивали оба города продовольствием, переправляя его по реке. Ганнибал, хорошо помнивший опыт Сагунта, на долгие месяцы лишивший его свободы маневра, не собирался тратить время на осаду городов. Впрочем, к концу зимы римские легионы сами снялись с насиженных мест. Г. Атилий повел два своих легиона из Кремоны, сначала вдоль течения реки, а затем по Адриатическому побережью в Римини, где они перешли под командование Сервилия. Что касается двух других легионов, стоявших в Плаценции, то, если верить Титу Ливию (XXI, 59, 10), Семпронию удалось довести их до Луки, что на тосканском побережье, а оттуда до Ареццо, где командование ими принял Фламиний. Это было весьма разумное решение: находясь в Римини, Сервилий контролировал северные подходы к Апеннинам, а Фламиний у себя в Ареццо перекрывал проходы к Этрурии.

Двигаться в направлении современной Романьи Ганнибал не рискнул. Он понимал, что тем самым дал бы возможность Фламинию быстро соединиться с войском Сервилия через верхнюю долину Тибра. Мы не вполне уверены в точности избранного им маршрута. Полибий (III, 78, 6) утверждает, что на основе собранной информации он принял решение избегать «больших дорог», слишком протяженных и легко контролируемых римлянами. На самом деле никаких «больших дорог» в те времена в верхней Этрурии еще не существовало. Аврелиева дорога пока тянулась только до Вольтерры, а Кассиева дорога связывала Рим лишь с пограничными районами Умбрии; если бы Ганнибалу вздумалось пойти по одной из них, ему неминуемо пришлось бы миновать такой опасный участок, как тосканская часть Апеннин, а затем пересечь Этрурию, чтобы в конце концов оказаться во Фьезоле, потому что это единственная веха, которую наши источники упоминают на пути его продвижения к югу. По мнению древних авторов, карфагенская армия избрала самый короткий путь, пролегавший через болотистые равнины, превращенные весенним разливом Арна в настоящие топи (Тит Ливий, XXII, 2, 2). Современные историки считают, что из Болоньи Ганнибал двинулся к Апеннинам, пересек их через перевал Коллина, расположенный на небольшой (952 метра) высоте, и вышел к Пистое. Отсюда до самой Флоренции простирались те самые топи, которыми «славится» средняя долина Арна. Полибий и Тит Ливий приблизительно в одних выражениях, только один по-гречески, а второй на латыни, описали этот мучительный переход через болота. Вода стояла так высоко, что нечего было и думать устроить стоянку. Бесконечная колонна пунийской армии, замыкаемая конницей Магона, которого полководец на всякий случай поставил сразу за галльскими отрядами, дабы не искушать тех попыткой дезертирства, пробиралась по этим гиблым местам четыре дня и три ночи. Когда сил шагать вперед уже совсем не оставалось, измученные люди укладывались передохнуть на трупы павших вьючных животных. Главнокомандующий ехал на последнем из оставшихся в живых слоне, но и ему приходилось несладко. Резкие перепады капризной весенней погоды, беспрестанный дождь, болотная сырость и долгие ночи без сна, кажется, сумели-таки подорвать выносливость человека, о котором Тит Ливий писал, что «усталость была не властна над его телом, как уныние над его душой» (XXI, 4, 5). У него началось воспаление глаза, а поскольку ни о каком лечении в этих болотистых местах не могло быть и речи, то Ганнибал в конце концов ослеп на один глаз. Вместе с глазом исчез и тот образ прекрасного юноши, разумного и решительного, который так грел сердце ветеранам, знавшим еще Гамилькара, с той самой поры, когда славный сын своего отца сменил во главе армии Гасдрубала, с честью прослужив под его началом четыре года. Отныне и на долгие века в памяти потомков запечатлелся совсем другой образ — «одноглазого полководца, восседающего на гетульском [60] слоне». Ганнибалу только что исполнилось 30 лет.